Ольга Григорьевская - Остров Ржевский

7

На третий стук расшатанная деревянная дверь отворилась, и привычное крупное лицо мамаши Розы выставилось навстречу темноте.

– Вдвоем? – без приветствия спросила она.

– Тихо, за нами хвост! – пошутил Дугин, надавил на дверь, и мамаша Роза пропустила нас в едва освещенный коридор. Ее пышная грудь недовольно вздымалась под платьем, на желтых зубах отпечаталась помада.

– Все позднее и позднее приходите, мальчики, – сказала она и всунула в руку Дугина ключ от его любимой комнаты. – Как обычно, в верхнем ящике.

Дугин послал ей воздушный поцелуй.

– Роза, выходи за меня.

– Иди к черту, красавчик. Так ты мне хоть платишь.

Они захохотали. Теперь мамаша переключила внимание на меня, с почти трагическим видом стоявшего в дверях.

– Твой сегодня не в духе, – кивнула она Дугину.

– Не обращай внимания, он не в духе уже не первый день. Мы затем сюда и пришли, чтобы развеяться. Да, Гришка? – повернулся Дугин ко мне.

– Понятия не имею, зачем я сюда пришел. Мне бы уже быть дома, отсыпаться.

– Да иди ты! Роза, посмотри на него – крысеныш неблагодарный, еще и все удовольствие портит. Сам же за мной увязался, кто тебя звал?

– Ладно-ладно, мальчики, не ссорьтесь. Миша, получил ключ – проваливай. Сейчас Киска к тебе придет.

Дугин, покачиваясь, скрылся за дверью своей комнаты. Роза взяла меня под руку и повела к свободному номеру.

– Кого хочешь, Гриша?

Я вздохнул и потянулся за сигаретой, посмотрел на пачку, сунул обратно в карман.

– Роза, а давай с тобой, что ли? Поработаешь для меня сегодня?

Мамаша отпустила мою руку и разразилась писклявым хохотом:

– Опасные шуточки, малыш.

– Не шуточки вовсе. Что, я недостаточно хорош для тебя?

Чистые простыни на постели в номере пахли лавандой. Через открытое окно еще не выветрился оставленный одной из Розиных девчонок – какой, я не мог припомнить – запах французского мыла. Тонкий, почти настоящий.

– Ну, решил, кого тебе? – поторопила Роза.

– Давай сама, Розочка, – улыбнулся я и опустился в кресло напротив окна.

Мамаша начала сердиться:

– Посидишь в одиночестве, значит?

– Умница. Стукни мне, когда Дугин будет выходить. Провожу его до дома.

– Чего это ты с ним нянчишься?

– Какой-то он странный сегодня. Что ты ему там оставила, в верхнем ящике?

– Обычную дозу, – пожала плечами мамаша. – Ладно, я пошла, если ты ничего не хочешь, – она сделала несколько шагов и обернулась: – Какие-то вы оба странные сегодня.

Я погасил свет и, запрокинув голову на спинку кресла, уставился в окно. Грязная улица, как и весь этот квартал, спала, тонула в темноте, без фонарей, без света в доме напротив. Где-то тихо скулила собака, ветер гудел в мусорных баках, а за стенкой громко, от души стонали двое. Женский голос я узнал – одна из моих привычных подружек. Занята, значит. Впрочем, не важно – я никого не хотел сейчас.

В душе творилось неладное. Необходимо было немедленно все обдумать, прийти к определенным выводам, невозможно вот так дальше блуждать впотьмах. Почему тяжкий ком стоит в груди, неотвязно следуют мысли одна другой горше? Я никак не мог найти конец этого клубка, чтобы распутать, понять, как началось это, как это прекратить.

Встал, прошелся по комнате. Может, правда, взять шлюху, забыться ненадолго? Нет, все равно не выйдет: стянулось все, закрылись живительные токи, не чувствую собственных рук, не то что…

Вчера я нашел Анину сережку, закатившуюся под диван, долго потом вертел между пальцами серебряные колечки. Когда-то Аня искала ее, даже обиделась на мое предложение не мучиться, а купить новые. Ну в самом деле, дешевка ведь! Теперь я жалел, что они недостаточно дорогие, чтобы стать хорошим поводом увидеть ее. Я не собирался больше встречаться с Анной – хватит, нужно иметь гордость, в конце концов. Но только… А вдруг что-то еще можно изменить, а я просижу так, бессмысленно, в борделе, до самой ее свадьбы, и это же все, конец.

Боже, зачем ей понадобилось выходить замуж? Ведь они с Богомоловым недолго вместе, нельзя же просто взять и выйти замуж за малознакомого человека! Как вообще можно решиться на свадьбу за такой короткий срок? Кому в наше время нужна свадьба, зачем? Ну хорошо, она девочка, ей хочется поиграть в нарядное платье, подружек невесты, свадебный букет. Неужели только поэтому?

А если она любит Андрея? Какой глупый вопрос, наивнейший. Должно быть, любит, раз выходит за него. Но… И он любит ее? Они оба любят и они счастливы? Я не стал сдерживать мыслей, которые обычно гнал прочь, – о физическом воплощении их любви. О том, как чужое тело дарит ей наслаждение, другому она отдает всю себя, дрожит, стонет, замирает под ним. На нем… Чертовы дьявольские картинки!

Все дело в том, что я до сих пор не забыл ее, прошло еще слишком мало времени, и если б им не жениться прямо сейчас, если б они подождали, когда меня перестанет беспокоить прошлое… Но не в моей власти изменить то, что случится. А если найти слова, что показали бы Анне, как мне плохо сейчас?

Моя душа наизнанку выворачивается, не хватает воздуха в комнате с раскрытым настежь окном, и ребра сводит… Она бы увидела, как мне плохо, поняла бы, что никто не страдал бы так за нее, как страдает Григорий. Вернулась бы? Ох, ну что за сентиментальный бред, что за дешевая мелодрама!

Я не знал наверняка – лишь три месяца мы встречались – любовь ли это была, но в одном оставался уверен: я буду очень, очень сильно страдать, если они поженятся. И еще чувство, необъяснимо давящее, чуждости, избыточности себя в этом мире, когда понимаешь, что двое влюблены и счастливы, у них свой дом, своя семья, жизнь одна на двоих, свои секреты, шуточки, привычки, любимый ресторан, свой ритуал прощания, семейные обеды с обсуждением, куда пойти в выходные… И тут ты со своими чувствами, нелепыми воспоминаниями, со своей мальчишеской влюбленностью – куда ты пытаешься влезть? В серьезную, настоящую, счастливую жизнь двоих людей – куда ты пытаешься втиснуться? Ты смешон, жалок, земля краснеет от стыда под твоими ногами. Как только вообразить ты мог, что кому-то вроде тебя позволено даже просто думать о ней, о совершенно, непоправимо, безвозвратно чужой женщине?

Измучился вопросами, мыслями, позволил слезам свободно стекать по лицу. Как я жалок, жалок, жалок… Уснул, обессиленный, в кресле.

Проснулся оттого, что кто-то с упорством стягивал с меня трусы. Какая-то новая девочка, лет двадцати, старательно тянула их, стоя на коленях, даже язык высунула от усилий.

– Эй-эй, ты чего делаешь? – засмеялся я. Спал, похоже, всего несколько минут – щеки еще были влажными.

Она, не поднимая головы, ответила:

– Роза сказала, ты не в духе и устал. Чтобы я все сделала сама.

– Ах, Роза… – выдохнул я.