Юлия Соловьева - Под кроной памяти

– Тебя комары почему-то не кусают. Наверное, дурная кровь, а меня и Берта кусают, и папу тоже, – бросила Катарина через плечо. – Спокойной ночи, Велибор, пусть тебе приснится, что ты великий писатель!

– Спокойной ночи, Катарина!

Велибор остался в тишине наедине с ночью. «Дурная кровь», – усмехнулся он спустя несколько минут, а затем, вспомнив о тетради Милана, потер затекшие колени и прошел в дом, закрыв за собой дверь.

Исчезли все звуки в округе, только лесенка тихонечко скрипнула, выпрямляя дощечки ступеней, словно позвоночник.

В тусклом облачке света, идущего от лампы над крыльцом, клубилась вечерняя мошкара, металась пара теней от ночных суетливых мотыльков.

На листьях крапивы и цветов зарождались полные капли росы, стебли растений еле заметно пошатывались от шустрого сквозняка.

В домике что-то застучало и успокоилось, послышались шаги, дверь отворилась, и показался Велибор.

Он устроился на ступенях, открыл перед собой тетрадь Милана и принялся читать вслух:

Велибор так резко захлопнул тетрадь, что ладони его загудели. Он настороженно осмотрелся, и в глазах его промелькнул страх.

– Я сожгу ее! – процедил он сквозь зубы. – Сожгу и скажу Милану, что она пропала… Что ее унесли стрижи!

Велибор сделал глубокий вдох, успокоился и через пару минут, пересилив себя, вновь открыл тетрадь на следующей странице:

Твои глаза – аквамарины,

И алый рот…

Велибор тряхнул головой и перелистнул пару страниц. Пробежал глазами по нескольким строфам и с возмущенным видом перевернул еще страницу. На каждом из представленных в тетради стихотворений он не задерживался взглядом более пары секунд. На каждое очередное творение Милана он смотрел с жалостью и злобой, даже не дочитав его до конца.

Таким образом он пролистал большую часть тетради. Глаза его устали от сумрака и мелкого почерка, и он зажмурил их, оставив ненадолго чтение. Но вскоре возобновил его:

Велибор почесал подбородок и посмотрел на дату – стихотворение было написано спустя год после всех предыдущих.

– Я правда избавлюсь от этой тетради, – посмеялся он. – И, может быть, вырву единственную страницу, вот эту!

Он распрямил тетрадь и потянул лист на себя. Он тянул его с таким же усердием и прилежанием, с каким, должно быть, дантист удаляет больной зуб. Но когда лист был вырван, он оказался очень измятым и порядочно разорванным. Велибор рассмотрел его, зажав между двумя пальцами, аккуратно сложил несколько раз и убрал в карман джинсов.

Просмотрев оставшиеся несколько стихотворений, он обратил внимание на еще одно:

Велибор вырвал и эту страницу.

– Ах, это же ценная вещь, – сказал Велибор, с усердием снимая с тетради кожаную обложку. Захлопнул тетрадь и швырнул в далекие кусты позади дома. Поднялся и посмотрел в ту сторону, где ранним вечером на закате можно было видеть гору. Сейчас там сгустилась темнота.

– Вперед устремлюсь, – произнес он с печалью в голосе.

Протер глаза, повернулся и устало поплелся в дом.

Ночью в окне его маленькой комнатки горел светильник с зеленым абажуром, комната утопала в мягком изумрудном сиянии.

Велибор лежал на кровати и держал перед собой неизменный блокнот. Изучая написанное, он чуть заметно шевелил губами.

Подчас он с досадой опускал руку с блокнотом, закрывал глаза и жалобно стонал: «Что за бессмыслица?», но вскоре вновь принимался искать среди множества слов подходящие.

В один момент он даже решил, что нужно написать трагедию, ведь многие любят трагедии, потому что им нравится ощущать себя непонятыми романтиками.

Проползли два дня, в которых не было ничего нового, кроме еле ощутимого тумана, расстилавшегося над крышами Цетинье, отчего горожане выглядели одурманенными и задумчивыми.

Такое же небо расстилалось над городом, такое же солнце освещало его окрестности, те же черные горы стояли на страже города, те же люди бродили по улицам, и, несмотря на дурман, их мучили те же будничные мысли, и в разговорах друг с другом они поднимали одни и те же темы: погода, семья, работа, досуг…

Велибор подолгу сидел на диване в прихожей, ожидая стука в дверь. Неизвестно, кого он там ждал, может, кого-то определенного, а может, просто хоть кого-нибудь. Время от времени он прислушивался к звукам, доносившимся с улицы, но потом вновь погружался в свои мысли.

«Поиск – вот оно, то, на чем зиждется всё! – гремел его внутренний голос. – Вот он – двигатель, позволяющий идти вперед и не чувствовать бега времени! Ища значимое, отвлекаешься от мысли о необратимом конце. Сегодняшний мир – это результат всеобщих поисков!»

Входная дверь тихонечко отворилась, и показался силуэт Берта.

– Я как ни зайду к тебе, ты всё сидишь на этом диване!

– Не волнуйся, Берт, мне так просто лучше думается.

Берт каждое утро приносил поднос с едой и ставил его на маленький столик возле окна в гостиной.

– Сегодня выходной, отец приготовил, – кивнул он на поднос.

– Ага…

– От этих вечных сообщений от Марьяны телефон стал быстро разряжаться! – посмеялся Берт. – Отец сказал, что мама звонила, до меня не дозвонилась, вот позвонила ему.

– Что говорит? – задумчиво поинтересовался Велибор.

– Да, ничего, спрашивала, как тебе здесь нравится. Отец сказал ей, что всё хорошо, что у тебя немного едет крыша, но она у тебя всегда едет, так что всё в порядке.

– Понятно, передавай ей привет…

– Может, ты тоже приобретешь себе телефон? Полезная вещь, знаешь ли! Про компьютер я молчу…

– Да нет, спасибо, мне и так нормально.

– Браво, Велибор! – Берт хлопал в ладоши. – Двадцать первый век, а ему и так нормально!

– Ага…

– Этот шарф, наверное, прирос к тебе? На улице плюс двадцать, солнце печет!

– Ага…

Возникло долгое молчание.

– Как самочувствие у дяди? – поинтересовался Велибор.

– Хорошо… неплохо, неплохо для человека его лет, страдающего ревматизмом!

– Как Катарина? Что с ней происходит?

– Да ладно тебе, вы же не родственники! Она тебя не видела много лет, а ты за это время похорошел, возмужал!