Татьяна Панкратова - Борис и Глеб

Остальные сестры не приехали ни на крестины Левы, ни к рождению Бориса и Глеба, даже и не посмотрели на близнецов. Держались особняком, у всех были свои семьи, да и обида еще не прошла, Клавдию они считали неровней и осуждали брата. Не высказывали, но обида как невидимая стена чувствовалась, уж лучше бы ругались, лучше бы кричали, чем это тягостное обидное молчание. Вроде и ничего – все нормально, а все знают, что не нормально.

Я смотрю на всех шестерых на этой старой, темной фотографии, заглядываю им в лица, пытаюсь разгадать их мысли, пытаюсь узнать их, ведь уже никогда не узнаю, не увижу вживую, не поговорю с ними.

На этой фотографии не было Алексея, но кто-то переснял ее и заботливо вклеил его между ними и если не видеть, ту изначальную, то и не догадаешься, что на самом деле его там нет.

Всего года на два младше тети Лизы тетя Тоня. Моя бабушка всех сестер называет тетями, а к тете Тоне почему-то прибавляет – тетя Тоня Иванова. На фото она тоже крупная женщина и с такой же прической, как у всех сестер, каре с завитками, волнами уложенное набок. Так было модно. У тети Тони добрый взгляд и улыбка, как будто она сейчас позовет всех обедать или угостит пирожками. Ее муж служил адъютантом у Тухачевского. В то время она уже родила сына, Вовку. Они тогда еще не знали, что через несколько лет Тухачевского арестуют, и за ее мужем тоже придут и больше она его никогда не увидит. Вовке придется трудно, ему откажут в поступлении в институт. Только благодаря тете Лизе, они с мамой останутся в Москве, да и вообще останутся. Все-таки тетя Лиза была доброй, не такой как кажется с первого взгляда и Бориса очень хотела взять, хотела быть матерью и любить. Каждому хочется любить.

Рядом с тетей Лизой, на Петровке, через три дома, жила еще одна сестра, тетя Лёля. Бабушка, так и называет ее тетей Лёлей, а от какого имени сокращение, не помнит. Наверное, ее звали Ольгой, но для всех в семье она так и осталась Лёлей.

У нее встревоженные глаза, будто сейчас заплачет. Она тоже была замужем за военным в высоком звании. Работала на ЗИЛе инженером. В начале двадцатого года у них родилась девочка. Ждали мальчика, имя уже заготовили – Валерий. А оказалось – дочка. Назвали Валерия. Редкое тогда имя.

На Красных воротах, где теперь я работаю, жила тетя Лида, они снимали две комнаты с мужем врачом Чернусом. Она единственная на фото что-то говорит в полуулыбке, худенькая, маленькая, хрупкая, милая женщина. Именно женщина, столько в ней нежного, женственного. Ей бы быть матерью. Но почему-то детей Бог так и не дал.

Тетя Шура, самая веселая и радостная, и самая непохожая на сестер. Круглые щеки и заостренный подбородок, и во всем ее лице что-то напоминающее украинскую дивчину. Она работала во МХАТе и пела в знаменитом трио «Вагина, Захарова и Сокольская» под управлением Раппопорта по всесоюзному радио. У нее родились две девочки, близняшки, Тинка и Ленка, то есть Августина и Елена. У Августины детей не было, она рано умерла. А у Лены – сын, Мишка, и у него тоже родились близнецы, два мальчика. Как выяснилось, у нас в семье было много близнецов, и бабушка говорила, что и у меня могут быть. Но отношения с дочерьми у Шуры не сложились, то ли из-за частых гастролей, то ли из-за непростых отношений с мужем. Бабушка говорит, он вроде был Ленинградский еврей, не знаю, ни на одной фотографии его нет и, глядя на нее, кажется, что она одна, всегда одна. Она приезжала в Люберцы лишь раз, когда хоронили Алексея, и, услышав, как поет моя бабушка, а пела она всегда хорошо, сказала ей: «Ты должна была быть моей дочкой!».

Младшая сестра, тетя Маруся, самая красивая из всех, тоже жена генерала. Пухлые губы, светлые волосы и глаза, личико детское, ангельское. На этой фотографии, где все вместе, кажется, что она дуется и смотрит как-то обиженно в сторону. И все равно выглядит привлекательной. Жаль, что у нее не было детей. Они походили бы на нее, были бы такие же хорошенькие. Даже после замужества за ней многие ухаживали.

Шесть женщин и у каждой была жизнь, какая-то почти неизвестная мне жизнь. И каждой было уготовано свое горе, и троим досталось хуже всего, они так и не смогли родить.

Я уверена, они жалели, когда уже было поздно, что была эта глупая обида, что так мало общались с родными и дорогими, что так все быстро прошло. А я теперь жалею их, родных, похожих на меня, проживших жизнь. Я думаю, умирать больно, когда рядом нет близких, когда никто о тебе не горюет, когда не успеешь всем им сказать… самое главное. Когда-нибудь я тоже умру, но мне хотелось бы успеть сказать всем моим родным, что я помню их, что люблю, и даже тем, которых уже нет и никогда не будет.

Все сестры жили своими семьями, в гости приезжали редко. Из всех детей в доме остался только Алексей, самый младший. После смерти Гавриила, он стал и единственным сыном.

Гавриил был старшим из восьми детей Марфы Степановны и Ивана, бабушка никак не может вспомнить отчество своего дедушки, она его никогда не видела, он умер задолго до нее. Зато свою бабушку Марфу она помнит хорошо и всегда называет ее по отчеству, словно до сих пор как маленькая боится ее.

Гавриил рано женился, был летчиком, или тогда говорили авиатором, и погиб совсем молодым. Фотографий не осталось, да и память о нем ушла вместе с его сестрами и братом. Его жена, Маша, и сын, Женька, остались жить в доме, в комнате возле кухни. Маша работала портнихой, шила и перешивала вещи. Она обшивала весь дом, и бабушку учила шить. Не знаю от нее ли, или нет, но бабушка умела шить, вязать и когда негде было достать, она варганила все сама и получалось не хуже, чем у именитых модельеров. И когда я поступила в колледж на модельера-конструктора, все мне говорили, что я пошла по бабушкиным стопам. Может и вправду, это умение пришло от тети Маши через бабушку ко мне. Я ведь стала модельером и могла бы остаться в этой профессии, но одно дело шить для себя и для близких, а другое для кого-то, столько нужно терпения, а у меня совсем никогда столько не было. Я распарывала швы и перекраивала детали подкладки, просто потому что задумалась, отвлеклась и выкроила наизнанку. Мне больше хотелось рисовать, придумывать, и почему-то не хотелось посаживать рукав, обтачивать горловину и втачивать воротники. Я закончила с красным дипломом и ушла насовсем. И теперь выходит, могу, но лень и не охота, да и купить теперь проще, не то что тогда.

Первую бабушкину юбку тетя Маша сшила ей из старого парашюта, который Женька принес с аэродрома, он, как и отец, стал летчиком. Парашюты тогда делали из чистого шелка, тетя Маша покрасила его в черный цвет и сшила юбку.

– Ох, и шикарная же была у меня юбка! – бабушка до сих пор радуется.

А ведь и правда шикарная, сейчас натуральный шелк и в таком количестве мало кому по карману, бешеных денег теперь стоит.