Игорь Сагарадзе - Партия в шестиугольные шахматы

Руппия с трудом повернула ключ, ногами отчаянно сдерживая скачущего Бонифация, толкнула коленом дверь и с облегчением приотпустила поводок. Уф-ф, добрались. Куртку и сапожки скинуть, Бонифация мыть! «Стой, чер-р-рт полосатый!» – «Стою, стою, не волнуйся. Только что с улицы, сейчас поостыну. В квартире все равно побегать негде». – «Марш в ванную!» – «Угу, там теплее всего».

Плетясь вихляющейся походкой в ванную, Бонифаций задел задом небольшой столик с часами – яшмовым гротом и двумя черными котятами, восседающими как сфинксы по обе стороны от него. Бонифаций неравнодушен к этим котятам, хотя они и ненастоящие. А может, столик неудачно стоит.

Руппия цветастой тряпкой затерла следы Бонифация, пока он чинно, не сразу, а со второй попытки запрыгивал в эмалированное чугунное чудо. Главное, лапы и брюхо помыть, а то потом тебя всего, такого огромного, вытирать, банщиков нет. «Да я сам отряхнусь». Отряхнется он! И стены за тобой мой. Да не выдирай ты лапы свои, не выдирай, а то как дядь Вань прямо. «Так неудобно же!» Неудобно. Неуду подобно. Все, стой! Вытираемся.

Бонифаций все-таки отряхнулся, по-собачьи пропустив судорогу вдоль всего тела, но урона этим уже не нанес. Подождал пока Руппия насыплет корма и деловито двинулся к миске. Руппия налила себе чаю и отправилась в комнату к столу. Видавший виды стол держал на себе монитор, клавиатуру, мышку, колонки, настольную лампу. Плюс был завален кучей бумаг. Но Руппия пила чай именно за ним. Ведь чай, я чай, не еда, а рабочий инструмент, говорил когда-то дедуля. Опорожнив миску, Бонифаций неторопливо прошел в комнату и, шумно вздохнув, улегся у ног хозяйки. «Можно. Жаловаться. Уже можно». – «Можно? Ха! Тогда ответь, Бонифаций, почему мне так дико погано?» – «С чего ты взяла, что тебе дико погано?» – «Так я ж не ты, мне недостаточно побегать по улице и лапу задрать у дерева». – «Конечно, все почему-то думают, что псу достаточно лапу задрать, и ему хорошо». – «Ну, ладно, ладно, не сердись. Погода поганая, раз; дядь Ваня мозги вынес, агитируя за Виталика, два; сижу как дура рыжая одна в комнате, три; в зеркало смотреть неохота, ибо ничего хорошего там не увижу, четыре…» – «Пошла, пошла пальчики загибать, благо, они гибкие, не то, что у меня на лапах… Сидишь ты не одна, а со мной…» – «Именно, только с псом и остается общаться». – «Захотела бы, общалась не только с псом. Погода действительно так себе, так бултыхнись в ванну, и получишь кайф; что видишь в зеркале, от тебя самой зависит, а Виталик… Виталика ты с четырнадцати лет знаешь, а дядю Ваню еще раньше, так что мозг у тебя давно вынесен, живи да радуйся.» – «А я и радуюсь, видишь, какая развеселая». – «Ай, ай, посмотрите, как я достойна того, чего мне не предлагают. Замуж тебе надо!» – «Блин, вот не хватало от пса банальности выслушивать». – «На здоровье! Независимые умы никогда не боялись банальностей». – «Ты что, позавчера в экран подсматривал, когда я фильм смотрела?» – «Вот еще! Твой дедуля «Покровские ворота» очень любил, и я этот фильм много раз видел». – «Де-е-еду-у-уля. Дед. Дед. Как я с ума не сошла, когда он умер, не понимаю…» – «Виталик тебе помог. Ну, не смотри так, не смотри… Не нравится Виталик, вспомни Олега. Вспомни, вспомни. У Вас уже и дата свадьбы обсуждалась, а ты…» – «Олег хороший был. Взрослый такой, уверенный. На шесть лет меня старше, уже не студент, мужик при деле. А как ухаживал красиво! Цветы дарил, по ресторанам водил, умный, ласковый…» – «Да, уж не Виталик». – «Не Виталик. А потом сказал однажды, мол, поженимся, бросишь ты свои дела дурацкие, да учебу ненужную, дома будешь сидеть, с детьми, детей трое будет, не меньше, а я буду зарабатывать, лелеять тебя и на тебя молиться». – «И что? Мечта многих…» – «Что ты понимаешь, «мечта»! Хлебнула бы я этой мечты. А лет через пять, прикинь, на моей страничке Вконтакте вдруг появляется такой пост: «Аааааааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!!! Это жизнь?!!!!!!!!!!!!!!! Это семейная жизнь?!!!!!!!!!!!!! Ночью вскакиваешь успокоить меньшого, чтоб не перебудил остальных, а те – папочку, ибо невыспавшийся папочка страшнее носорога; утром мечешься между бутылочкой с детской смесью и кастрюлей с кашей, а мужу шейку на бутерброд положи, а потом еще в шейку поцелуй; днем тащишь двоих (третий, слава Богу, в садике) с улицы, где они клад Тамерлана искали, и проклятье в виде лужи посреди двора их не миновало, в это время заявляется свекровь и перечисляет все твои достоинства; а вечером со старшим аппликацию, а то воспитательница «залугает», со средним картиночки с буквами, с младшеньким кубики; ужин, да не яичница, а солидный ужин солидному мужу, ведь он на тебя молится. Секса давно нет, ибо нет никаких сил, и муж в промежутках между молитвами похаживает налево. Ааааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!!!!! Спааасииитееееее!!!!!!!!!!!!! Хочуууууууу работааааааааааать! Мечта!» – «Но ведь это же все очень мило». – «Мило?! Ну, да, еще бы не мило. Вот от этой милости я и сбежала». – «Сейчас-то лучше тебе? Работаешь, и что?» – «Сейчас? Сейчас можно забиться в угол дивана, завернуться в плед и позвонить кому-нибудь, номеров-то много в телефоне: слушай, дело есть, не по телефону, давай в кафе встретимся…» – «Судя по пледу, ни в какое кафе ты не собираешься». – «Так никто и не пойдет. Испугаются, ха-ха! Подумают, что я в сетевой маркетинг влипла и хочу какую-нибудь дрянь впарить, или, того хлеще, в секту Свидетелей похудения затащить». – «А что в любви собираешься признаться, не подумают?» – «С моей рожей это то же самое, что сетевой маркетинг». – «А знаешь, что подумал дядя Ваня, когда в конце обернулся?» – «Знаю. Ох, зря я ее красавицей назвал». – «Нет, это он подумал в начале. А когда уходил: все правильно, красавица. Молодость есть молодость». – «Вот именно, все дело в молодости». – «У-у-у, давай, давай начни еще: меня никто не лююююбит! Ну давай, раз – два: ни-кто не лю-бит!»

Руппия расхохоталась. Потрепала пса по загривку, заскочила на диван, схватила плед и действительно начала в него заворачиваться. Бонифаций тут же оказался рядышком и положил морду ей на колени. «И куда дядя Ваня так торопился. Посидел бы тут с нами, в тепле». – «Дядь Вань хоро-о-оший. Но видишь ли, Бонифаций, он изобретатель. Механик. Он делает электролобзики, или как они у него там называются. Ему вечно некогда». – «Электролобзики! Еще бы электрособак делал. Выпиливать художественно можно только вручную. Ты видала где-нибудь художника с электрокистью?» – «Ха, электрокисть! Надо будет ему посоветовать, а то он столько лет все совершенствует свой станок. Копается, копается, как белка в колесе». – «Белка в колесе не копается, а бегает. И лучше бы ей бегать не в колесе». – «А ты, Бонифаций, что же, против прогресса? Ой, все! Только не начинай про то, как славно скакать по зеленой лужайке и чтоб никаких моторов!» – «Да какая там лужайка! Ты и сотни метров не пробежишь, запыхаешься. А дядя Ваня и десятка не одолеет». – «Ага, зато бешеной собаке семь верст не крюк! Но имей в виду, Бонифаций, электрособака будет бегать, пока у нее батарейки не сядут. А они у нее долго не сядут. Так что тебе ее не одолеть. И при этом, где бегать, ей без разницы, что лужайка, что помойка». – «Я тоже могу бегать где угодно. Это вы, люди, от помойки носы зажимаете. Хотя сами же ее создаете. Все создаете, создаете, а потом кривитесь, как будто вы тут ни при чем». – «Ты еще скажи, что „отовсюду можно поднять глаза к небу“. Наслушался Виталика». – «Наслушался. Ты лучше подумай, чего вдруг дядя Ваня так Виталика тебе нахваливал? Ты что, его совсем отвадила?» – «Слушай, сводник! Будто не знаешь, я отваживаю только тех, кто мне неприятен… или тех, кто решил мне покровительствовать. А Виталик ни в одну из этих категорий не входит». – «В чем же тогда проблема?»