Игорь Сагарадзе - Партия в шестиугольные шахматы

***

О, этот запах вареных пельменей. Дополнением – блюдце с солеными огурцами, бутылка и две рюмки с прозрачной жидкостью. А еще очень крепкий, очень горячий и очень сладкий чай. Фоном – обшарпанная кухня с закопченным кафелем над плитой, потемневшими обоями и резанной в нескольких местах клеенкой на столе.

Бонифаций, как детская лошадка, раскачивался взад-вперед, припадая то на передние, то на задние лапы. Тянулся мордой вверх, мокрым носом втягивая воздух, вдыхая запахи и тут же сортируя их: да, есть и свинина, и говядина, и лук, и соевая мука, и перец с солью, все есть. Нет только дедулиной кухни, манящего запаха помойного ведра, десятка запахов дедова родственника, главные из которых перегар и «Беломор», нет знакомых со щенячьих времен запахов самого дедули. У Руппии все чисто и чинно, на кухне все перебивает запах чего-то моющего и очень дорогого, Руппия девочка аккуратная. И только пельмени, о, только пельмени пахнут как прежде.

«Многим людям этот запах, кстати, не нравится. Ну, так зачем едят, спрашивается». – «Затем, что с кем поведешься… Приручили собак на свою голову, вот и жрем, что попало». – «Собаки во всем виноваты! Я вот, сколько с тобой ни водись, от твоего кофе нос воротил и воротить буду, даже, если подыхать стану от голода и жажды». – «Ой. Как оно будет, когда придет время подыхать, неизвестно. И уж тем более, от голода и жажды».

– Вита-алий! Есть иди!

– Сейчас! Вот еще письмо распечатаю.

– Какое письмо? – Руппия вышла из кухни в коридор и заглянула в комнату.

– Твое письмо, – Виталий весело помахал листочком почему-то синего цвета, другой бумаги, что ли, в столе не нашел, – давнишнее, с месяц назад ты мне писала… Ну, просто еще принтер твой проверил. Картридж уже можно менять.

Руппия нахмурилась и пошла обратно в кухню. Виталий – за ней.

– Ты отвечала на мое послание, помнишь? Фотографию дедули я у себя нашел. Написал тебе. Не помнишь?

– Помню. И что я такого отвечала, что ты сейчас решил картридж проверить?

– Как всегда, несколько строчек, каждая строка отдельное предложение. Все строго и холодно, – Виталий улыбался, дурачился и готов был болтать без умолку, – пишешь издалека. Неприветливое изваяние из белого мрамора. На дальнем, э-э…, на самом дальнем плане озеро, а над ним аметистовая заря. Красиво?

– Аметист лилово-фиолетовый, не очень-то для зари подходит. Так что лучше садись есть. Пельмени остывают.

Бонифаций хрюкнул, лежа подле стола. «Цыц!» – «Да я не из-за пельменей. «Аметистовая заря! Каково!»

– О-о-о, спасибо, – Виталий выдавил из тюбика горчицу в тарелку с пельменями и принялся за трапезу. – Я еще тогда тебя к себе приглашал, думал, что за фотографией ты точно придешь, – Виталий говорил невнятно, с полным ртом, – но, увы! Твой милый голос не нарушил покоя моей обители…

– Ты веселишься или стонешь? Определись уже. А фотография хорошая, я ее давно потеряла, может, когда мы еще детьми были. А она у тебя оказалась.

– Так ведь я тоже бываю полезен.

– Ты даже и не представляешь, насколько ты в тот день оказался полезен, – Руппия устало посмотрела на Виталия.

Виталий изобразил крайнее удовольствие. На самом деле он в присутствии Руппии почти всегда чувствовал себя скованно, как будто ожидая подвоха, но беспечность изображать любил.

А дальше разговор свернул к приключениям Виталия в Харитоновском парке.

– Алексей Горанович, стало быть, приезжает? – Руппия нахмурилась.

– А ты как будто не рада?

– Почему же? Рада. Приезжает, как всегда, по делу. И это дело у него к тебе? Да?

– Да кто ж его знает! Приедет, спросим.

– Ну, а в парк-то ты по его просьбе потащился? Встречаться непонятно с кем. Чтобы ты, да непонятно с кем по своей воле встречался! Алексей Горанович тебя попросил, и дело у него к тебе. Какое?

– Да я сам толком не понимаю. Что-то типа, не хочу ли я изменить свою жизнь, а то все по кругу кручусь. В общем, белиберда какая-то. Надо у него самого спросить, когда приедет.

– Ну, отчего же белиберда. Ты разве не крутишься по кругу?

– Я? Скорее, по эллипсу, – хохотнул Виталий. – По далекой орбите вокруг моего солнца. То есть тебя.

Разговор начинал Руппию тяготить. Она прекратила расспросы. Виталик сразу почувствовал ее раздражение и замолчал. Да и пельмени почти закончились. Но молчать дальше было как-то совсем неловко.

– А теперь пойдем в комнату, кое-что покажу.

– Идем, идем, – Виталий поднялся из-за стола и вслед за Руппией двинулся в коридор, но украдкой успел последний пельмень бросить Бонифацию. Пес мгновенно вскочил с пола, поймал пельмень на лету и, разок чавкнув, проглотил его. Все шито-крыто. «Спасибо, Виталий, ты настоящий друг».

В комнате Руппия выдвинула верхний ящик стола и достала оттуда фотографию. Взглянула на нее с улыбкой и протянула Виталию.

– Это мой прадедушка. Василий, отчества не знаю. Дедуля говорил, но я забыла. Это его отец. Я нашла ее именно в тот день, под воздействием твоего письма. Помнила, что где-то она есть, и очень хотела ее найти, но руки никак не доходили. А тут на все плюнула, все перерыла и нашла.

«На все плюнула и все перерыла. Хорошо сказано». – «А ты все-таки сожрал пельмень. Ведь тебя тошнить опять будет. Вроде умный пес, почти человек, а как дойдет до жратвы, любую гадость готов слопать. Впрочем, люди такие же». Пес иронически заскулил и улегся у дивана.

Со старой, аккуратно сделанной, шершавой на ощупь фотографии на Виталия смотрел молодой человек в мундире инженера путей сообщения. Строгий взгляд, брови нахмурены, неожиданные в таком возрасте морщины у рта. Снято явно не в ателье. Прадед Василий сидит у стола, облокотившись на него правой рукой. По левую руку большая кадка с пальмой. На столе красивая кружка и странное сооружение из лакированного дерева, стеклянных колб, надраенных медных деталей и соединительных трубочек. Не то научный прибор, не то фантастический кальян. Немного в стороне, уже ближе к краю стола – фарфоровая статуэтка – арапчонок с банджо.

– Какой молодой! – Виталий посмотрел на Руппию. – А это что за агрегат?

– Не знаю, ни дедуля, ни отец не рассказывали, а я пока в инете не искала. Я это фото сосканировала и даже в Shop’е раскрашивать пыталась, – Руппия повернулась к столу, поводила мышкой, пощелкала левой клавишей, и на экране открылась фотография прадеда, но уже цветная.

Виталий пригляделся:

– Да-а, детальки прибора ты хорошо раскрасила: дерево и медь вообще натуральны. А мундир почему темно-синий?

– Вроде они у инженеров-путейцев такие были.

– Он путеец?

– В этом вся соль. В этом вся история. Прадед учился в Петербурге. В институте инженеров путей сообщения. А потом строил мосты. За этой работой и революцию почти не заметил. Только заданий прибавилось, больше стал по провинции ездить. В одной из таких командировок познакомился с прабабушкой Норой. Ее фотография не сохранилась, но дедуля уверял, что была она золотоволосой красавицей. Лет через пять работа занесла его в Эск. Надо было построить мост через речушку Вала… Ведь говорили ему, Вала коварна, весной разливается, будь здоров, мощный мост нужен. А он смеялся, тоже мне Вала! – воробей вброд перейдет. Он на свою Нору налюбоваться не мог. Пять лет уже вместе прожили, а все налюбоваться не мог… А мост по весне снесло половодьем…