Маргарита Зверева - Моё собачье дело

Во всеобщем внезапно наступившем затишье из лужицы послышался протяжный стон, а за ним всхлип. Доктор плакал… Меня передернуло. Я боялась даже представить себе, что теперь с нами сделают. Но доктор поднялся, брезгливо отряхнулся, как-то невероятно грустно шмыгнул носом и, поникнув, побрел к выходу. Сеструха в это время забилась за озадаченного работника и дрожала пуще прежнего. Дверь в коридор со скрипом захлопнулась, и из-за нее до нас донесся еле приглушенный, отчаянный крик. Не буду ручаться за сеструху, но могу с уверенностью сказать, что мне еще никогда в жизни не было так стыдно, как в этот момент.

С тех пор, когда наступало время стрижки когтей, мы всегда старались как-то держать себя в лапах. Но меня не покидало чувство, что доктор стал заходить к нам в вольер так же нехотя, как и к ротвейлерам, отчего мне почему-то становилось крайне грустно.

Приют… Приют, приют, приют… Какое страшное и одновременно полное надежды слово. Если вдуматься, а не сопоставлять его сразу с концлагерем, то вы обнаружите необыкновенно мягкое, почти что ласковое звучание этих двух слогов. По идее в приюте должны приютить, то есть пригреть, приголубить, прижать к себе или чему-то мягкому и успокоить. Оно практически пахнет парным молоком… чуть не сказала – с медом, но мед я ненавижу, так что пусть будет просто молоком. Приют, уют, салют, птички поют… Ну вы понимаете, о чем я. К сожалению, когда находишься в том самом приюте, быстро не только забываешь про уют, а просто надеешься на то, что не побьют.

Если вам когда-нибудь придет мысль взять собаку из приюта – и уж поверьте мне на слово, это самая лучшая мысль, которая вам только может прийти, – и вы будете прохаживаться неуверенным шагом вдоль вольеров и взволнованным взглядом обводить их жителей, то вы обязательно заметите, что есть собаки, которые смущенно и тихо сидят в углу и так же вопрошающе, но заинтересованно смотрят на вас, как вы на них; есть такие, которые непрестанно скулят, лают, прыгают и отчаянно виляют хвостом при виде посетителей, пытаясь всеми правдами и неправдами привлечь к себе внимание, а есть такие, которые понуро лежат на своих подстилках и даже не утруждаются оторвать свой грустный взгляд от стенки и полюбопытствовать, кто там на них пялится. Сперва можно подумать, что у всех собак разный характер, и это несомненно так, но тут еще есть тесная взаимосвязь со временем, проведенным этими несчастными существами в приюте.

Теперь вам нетрудно будет догадаться, что собаки первого описанного мною типа попали в приют недавно, толком еще не успели понять, что вообще происходит, и, соответственно, удариться в панику или отчаяние. Если их отловили на улице, то они пока даже не разобрались, лучше им теперь живется или хуже (с одной стороны, у них появилась крыша над головой и регулярное питание, с другой стороны, уличной собаке тяжело променять свободу на вольер в пару квадратных метров). А если они уже успели пожить в семье, то им пока еще кажется, что все это просто страшный сон, который вот-вот кончится, после чего они снова проснутся на хозяйском диване. Конечно, где-то на подсознательном уровне они понимают, что это никакой не сон, а непостижимая, жестокая реальность, и у них быстро вырабатывается некий защитный механизм, уверенность в том, что их непременно в ближайшем будущем заберут отсюда. Вот они к вам и присматриваются как к новым хозяевам, как будто все уже давно решено в тот момент, когда вы замедляете шаг перед их вольером и с мало-мальским интересом смотрите им в глаза.

Второй тип собак производит впечатление взвинченных и довольно истеричных существ. К ним относятся те, которые пробыли здесь продолжительное время, поняли, что их просто так никто никуда не заберет, и теперь они лезут вон из кожи и шерсти, чтобы как-то выделиться на фоне сотни других животных. В худшем случае ими уже не раз интересовались, их выгуливали, гладили и полушепотом строили планы о новой жизни с новым питомцем. Неопытные собаки в таком случае, конечно же, обнадеживались до такой степени, что даже переставали есть приютский корм, полагая, что скоро отъедятся домашними обеденными объедками до отвала. Когда «их» люди больше не возвращались, они впадали в очень тяжелое состояние, после которого и начинали привлекать к себе внимание всех кого ни попадя.

Ну и, как несложно догадаться, собаки последнего типа – это те, которые уже значительную часть жизни прожили в приюте, которыми не раз и не два интересовались, иногда даже забирали на лето, чтобы потом снова вернуть (на эту «летнюю» тему я вообще могу долго и очень зло рассуждать, но это уже как-нибудь в другой раз), и которые уже давно потеряли какую-либо надежду на порядочного, преданного хозяина. Даже если вы сжалитесь и возьмете их на прогулку, они особо не повеселеют. То есть им станет радостнее от такого редкого удовольствия, как прогулка, но они не будут смотреть на вас как на доблестного искупителя. Обычно эти собаки уже старые и больные, и посетители проходят мимо их вольеров с потупленным взглядом, потому что чувствуют себя невозможно виноватыми перед этими бедолагами. Даже я иногда с ужасом поглядывала на этих одиноких стариков, и мне становилось физически плохо от одной только мысли, что в один из дней и у меня будут такие неимоверно грустные, потухшие глаза.

А пока я относила себя ко второму разряду, хотя мой настрой так заметно отличался от обычного настроя этих собак, что я побаивалась, как бы не скатиться в третью группу, хотя мне по всем показателям было еще рано. Мы с сеструхой проводили только второй год в муниципиа… муница… тьфу, муниципальном приюте города Н, что тут считалось не таким уж долгим сроком. Конечно, и не таким неприлично маленьким, какой иногда приходился на долю молодых породистых собак (вы не поверите, но даже на тех же дурных ротвейлеров смотрели куда чаще, чем на нас), но и не настолько долгим, чтобы впадать в совсем уж беспросветную депрессию.

Я должна была вилять хвостом, словно пропеллером, и стараться изо всех сил произвести впечатление самой умной, неприхотливой и хорошенькой собаки на всем белом свете или хотя бы в данном приюте. Моя сеструха примерно так и поступала, правда, немного на свой лад. Пару раз она попробовала состроить из себя весельчака, но это выглядело так неправдоподобно и переигранно, что посетители начинали озабоченно перешептываться. То и дело до нас доносились такие слова как «больная», «бедная, аж смотреть жалко» и «интересно, ее как-то лечат?». Я доходчиво объяснила сеструхе, что она нас позорит и только отпугивает потенциальных доброжелателей, после чего она сначала ненадолго обиделась, но в итоге вняла моим доводам. И я должна сказать, что ее естественная скромность с хорошей долей зашуганности и тихой любвеобильности была не менее очаровательна, чем веселая напористость других питомцев из второго разряда. Она так умильно припадала к прутьям, чтобы дать потрогать свою мягкую шерстку, так трогательно дрожала и выпучивала жалостливые глаза, так искренне и смущенно повиливала шикарным черным хвостом, что я в принципе не понимала, почему вообще еще кто-то проходит мимо нашего вольера, не разрыдавшись и не растаяв.