Яков Капустин - Совесть – имя собственное

Поскольку и сам участковый, и избитая супруга попали в больницу, то виновному грозил реальный срок.

Ареста Паша ждать не стал и подался в бега, впервые выехав за пределы своего района.

На вокзале города Целиноград его, голодного, грязного и несчастного, подобрал директор захудалого совхоза, пообещав решить все его проблемы, если он наведёт порядок на его молочной ферме, куда сегодня страшно зайти.

Работы Паша никогда не боялся, а коров знал и любил с детства.

Поселившись в подсобке на ферме, Паша из чувства благодарности к своему спасителю, работал сутками и без выходных.

Директор, как и обещал, отдал ему документы умершего от пьянства бомжа, и Паша для всех стал Кучеренко Нестор Анисимович.

Со временем у него в подсобке поселилась доярка Клавдия, которая сбежала от мужа – пьяницы, и они оба трудились без продыху, поднимая из руин ферму и обустраивая всё вокруг.

А когда супруги бесплатно построили из подсобных материалов полукилометровую дорогу, на ферму зачастило высокое начальство, чтобы посмотреть на эти чудеса.

Ферма стала лучшей в районе и по обустройству и по надоям.

У супругов уже была двухлетняя дочь и собственный дом, когда директора совхоза забрали на повышение.

Новый директор поручил Паше заведовать всем молочным хозяйством совхоза, и за год Паша сумел достичь самых высоких результатов по области.

Обком решил представить Пашу к Звезде Героя Социалистического труда, потому что со всей страны уже приезжали делегации перенимать его опыт.

Жизнь у Паши складывалась настолько удачно, что предвидеть какие-либо неприятности, в связи с предстоящим награждением, у него не было никаких оснований.

Тем более, что прошло почти восемь лет со дня его исчезновения.

О том, что участковый остался после избиения калекой и получил инвалидность, Паше известно не было.

Однако беда пришла совершенно с другой стороны.

Когда жена настоящего Нестора Анисимовича Кучеренко узнала из газеты, что её законный муж жив, здоров и процветает, она написала, куда следует, что вот уже десять лет он скрывается от уплаты алиментов на двоих детей.

А дальше уже бюрократическая машина медленно, но неотвратимо накатывалась на несостоявшегося Героя Социалистического труда, пока он не попал на лесоповал, откуда его, как специалиста, забрали в батальон охраны выполнять продовольственную программу, где он и остался со своей семьёй после освобождения.

Услышав эту историю, циничные и глумливые жулики наградили его презрительной кличкой «Геройчик», на что Павел Кузьмич Нестеров совсем не обижался, потому что от природы был добрым и даже застенчивым человеком.

Собак употребляют в пищу не только, презираемые нами за это, корейцы. Советские люди тоже не брезгуют. Ну не то, чтобы там откармливать к столу, или покупать в мясных рядах. К нашей чести до этого никогда не доходило. Скорее по нужде, в силу, так сказать, житейских обстоятельств.

Проще говоря – с голодухи.

А поскольку на Руси голодуха гостья нередкая, то и собачки, а иногда и кошечки, разводимые нами, для услады души и сердца, оказываются в наших желудках с завидной регулярностью. Потом, через год-два этот позорный исторический факт легко забывается, и народ на бескрайних просторах великой страны, как и прежде, считает себя самым добрым и совестливым сообществом на Земле.

Другим, менее гуманным народам, где житейский тон задаёт бездуховное «Общество потребления», широты нашей души осмыслить не дано, потому как о повальном голоде в своих странах они уже давно забыли.

В года же благословенные и урожайные, когда планы выполняются и перевыполняются, собак в основном поедают разного рода маргинальные элементы, ввиду абсолютного отсутствия средств на закупку белковосодержащих продуктов, что делает потребление некачественного алкоголя совершенно губительным для здоровья и непривлекательным для вкусовых рецепторов.

И ещё потому, что кушать, даже при беспросветном пьянстве, иногда, всё-таки, хочется. Но и в годы печали, и в годы благоденствия, поедание собак в советских исправительных учреждениях идёт с устоявшейся регулярностью.

Разными путями (как деньги и другие, запрещённые инструкциями, вещи) собаки попадают к зэковскому столу, делая его более разнообразным, калорийным и торжественным.

Сам факт такой трапезы превращает её в изысканное, экзальтированно – весёлое застолье, редкое без доброй выпивки, и большого числа участников.

А ощущение некоего нравственного полузапрета повышает остроту ощущений, и даже даёт участникам осознание некоторой исключительности, потому что не каждому в лагере удаётся участвовать в таком застолье: Во-первых – это недешёвый деликатес. Во-вторых, кому попало вольный человек в зону собаку не привезёт. А в третьих нужно место, инструмент, посуда, печь, помещение и стол.

Как раз низшим слоям лагерного мира, наиболее голодным и обездоленным, о таком застолье можно только фантазировать, потому что, как говорится, «не по Сеньке шапка». Правду сказать, так некоторые из сидельцев брезгуют собачатиной. Но это уже от завышенного самомнения, или, неприличествующего обстоятельствам, достатка. Совсем не значит, что люди, съевшие собаку, жестоки и бездушны. Ничуть не бывало. Обидевшему собаку, без причины, могут и голову пробить. Никогда уважать не будут человека, ударившего ногой собаку или кошку от злости. Извергов нигде не жалуют. Так что репутация едоков не страдает, и муки совести их не терзают.

Как не терзают они и остальных жителей Земли, скушавших на обед шашлык из поросёнка, с которым ещё утром любовно игрались.

Как говорят поедатели земноводных:

– Такова се ля ви!

Ну, так вот…

Однажды в ночную смену, водитель лесовоза, оставил в будке разделочного звена Толика Дробова, привязанную за ножку стола, собачку. Собачка к утру развязалась и встретила прибывших по разводу зэков радостным лаем и другими признаками выражения восторга и дружелюбия. Она бегала от одного работяги к другому, громко лаяла, пытаясь лизнуть каждому руку или хотя бы зацепить бочком. Съесть такую животину было невозможно, да и комплекции она была, из-за молодости, невзрачной.

С тех пор она жила в будке Дробова, всеми любимая и всеми подкармливаемая. Собачка была, мягко говоря, не красавица, но очень добрая и приветливая.

Поначалу она жила без имени. А потом к ней прилепилась кличка Босяк, поскольку была она мужеского полу.

Звено Дробова целый день работало на площадке, разделывая на ассортимент за смену четыре – пять машин леса, и Босяку пришлось бы скучать в будке весь день, если бы не Вацек, который отирался в будке разделыпиков. Работать Вацек не любил и не умел, а потому лагерная жизнь его протекала в праздности и размышлениях. Он не был из уважаемых людей, как не может быть уважаем в лагерном коллективе человек, не приспособленный к выживанию при тяжёлых обстоятельствах. Но и плохого за ним не числилось. Уж во всяком случае львовский этап, с которым он прибыл, ничего компрометирующего о нём не говорил.