Владимир Ноговицын - Мимоходом. Дневник наблюдений

Под видом того, что едет на рыбалку, мужчина погрузил принадлежность в мешок.

На середине реки остановил лодку. Огляделся. Убедился, что поблизости никого нет, решительно бросил железяку в воду.

Однако ёмкость опрокинулась пузырём, вверх дном, и тонуть не думала. Проявила живучесть. Б. подпихнул упирающееся создание веслом. И только после этого оно забулькало, запускало пузыри, медленно стало опускаться на дно.

Мужчина вздохнул, отвернулся, пустил скупую слезу.

Было досадно и мучительно больно.

Сколько лет предмет скрашивал ему жизнь, веселил и радовал, как родной. И на тебе…

Напоследок человек убедился: аппарат отправился в рай. И хорошенько подналёг на вёсла. Впереди его ждали печальный вечер и не менее грустное утро.

…И много лет спустя Б., проплывая мимо того погибельного траурного места, всегда притормаживал плоскодонку.

С головы берет театрально снимал, как на похоронах. Потому что настоящих друзей не забывают.

Кормил обещаниями. И докормил-таки, допитал. Перенасытил, что называется. Не желудок не вынес – сердце не выдержало!

Дожила девушка: стала муниципальной собственностью!

Закрепил престиж: приказал говорить и писать о себе любимом только хорошее.

Иные мнения расцениваются как оппозиционные. А потому пресекаются всеми доступными методами.

Недоступными, впрочем, тоже.

Погоди в вожди!

Не ходи!

Замечали: ни разницы в возрасте нет, ни особого интеллектуального превосходства между иными людьми не наблюдается, а в общении – большое отличие. К начальству заведомое обращение на «ВЫ», а оно привычно «ТЫкает».

Должностная субординация? Или хроническая невоспитанность кое-кого к кое-кому?

Гримасы жизни. Горький пьяница: «Попей с моё!»

Гордый певец: «Попой с моё!»

Старший прапорщик Миронов в хорошем настроении называл войскового медработника, прапорщика Федорищева, фельдшером, а в плохом – ветеринаром.

Всё зависело исключительно от пропорции – от дозы принятия «лекарства». От степени градуса!

Незавидное постоянство: пост и – пьянство!

Это те, кто легко покидает родимые места.

Не из-за того, что было там плохо, нет! Тяга к перемене мест сподвигнула; приманили блага и перспективы. Многим это свойственно: в поисках чужого лучшего бежать и лететь от своего отчего, обрубать корни…

Но вырваться в свет не означает увидеть свет!

Рано или поздно оставленная родина напомнит о себе. И не жалобным писком брошенного котёнка, а голосом разорённого жилья, нераспаханных полей, укоризной разросшегося разора, цветом колючего чертополоха и клейкого репейника.

Навсегда уехав из Отчины, бросив её, становимся уездными людьми.

И память наша отныне в тесном узилище, в крепкой узде воспоминаний.

Никогда не думал, что лягушки могут так чудесно квакать. Причем всё с них как раз и начинается.

Раннее студёное утро.

Прогляд солнца сквозь верхушки деревьев. И сразу же откуда-то с низин, от болот и родничков, из холодной глубины разлившейся Чёрной речки вздымается, тянется вверх спев-трепыхание.

А подхватом ему льётся уже с небес и из зарослей ближнего березняка просторная соловьиная трель.

Как будто вся планета подаёт радостный сигнал жизни.

Голос любви.

Потому что весна.

Большая разница между художником слова и художником словно.

Вот только не всегда и не сразу это понимается. И не всеми.

Серебристые (в заснеженности) ели стоят ракетами, нацеленными в ослепительно-голубое небо. Сколько ж в них запредельной тишины и покорного миролюбия!

Его намерения можно измерять по шакальной шкале.

Раздельное питание. Раз – дельное, а в остальные разы – так себе.

Поваленные, помятые памятники.

Покорёженная память.

А прокурор-то прокуренный!

Сказочка: «Муха – цокот в ухо».

Зацокотило, однако.

Как бы не оглохнуть!

Тащил свой воз по мере возможностей.

Боялся надорваться.

А НАОБОРОТ?

Вывеска на городском питейно-развлекательном учреждении «Бар-ресторан» читается наоборот – «нароТсер-раб».

На слух звучит: «нароД».

Вообще-то вполне соответствует содержанию частно-собственнической «стекляшки».

Приложишься хорошенечко к рюмашечке – и запросто станешь таким вот – серым рабом «зелёного змия».

На баннере-растяжке – метровые буквы: «Город с праздником!»

Так и написано – без запятой.

На этом ярком фоне чествуют учителей.

Говорят об учителях.

Награждают учительство.

И никто из педагогов – странно – не замечает ошибки, вероятно, своих же учеников. Даже вида не подал, даже совестливо не покраснел.

Из вежливости или на всякий пожарный?

Масса народа.

И цвет разных начальников на большой сцене.

День рождения города всё-таки!

День торжества.

Чего?

Чего-чего?!

Надо бы ввести должность «побегун».

Не мальчика, а солидного зрелого мужа, готового по первому зову, не раздумывая, броситься исполнять приказания – что-то поднести, чем-то ублажить, на кого-то «донести», кому-то пожаловаться…

Заезжие архангельские манекенщицы похожи на цирковых дрессированных собачонок.

Только наведёшь на них объектив фотоаппарата, как они мгновенно принимают нужную стойку-позу.

И так, и этак – дёрг-движения худыми, костлявыми бёдрами.

А на практике – плод усиленной муштры бритоголового пузана-руководителя.

На углу улицы – пешеход выжидает, пока проедут машины.

Однако водители, наученные жизнью, притормозили – ждут, когда дядька пересечёт перекрёсток.

Один смотрит на них, они смотрят на одного.

Наконец водила первой легковушки не выдерживает, высовывается из оконца:

– Мужчина, идите, пожалуйста!

Но пешеход – без эмоций.

– Переходите же!

Снова не реагирует.

Теперь уже все водители взвыли в один голос:

– Да пошёл ты!..

Уничтоженная тайга – это будущий лес убитого недугом человечества.

Измена – выход из доброго имени, из своего «Я»; большее, что можно сделать, совершить, – его безвозвратная потеря.