Георгий Левченко - Расстояние

– А я и не говорил, что оно лишнее, я только сказал, что оно не то, чего бы мне хотелось.

– Значит, ты тоже не доволен своей жизнью как сестра?

– Не задумывался.

– А если задуматься?

– Не знаю.

– Был бы счастлив, знал бы. Что-то тебя тяготит.

– Ничего меня не тяготит!

– Л-ладно, пока оставим это. Вы, молодой человек, не откажитесь ли поделиться со мной планами на будущее? Больно уж интересно, как современная, молодая, полная сил творческая личность считает нужным развиваться и идти к своей цели.

– Вы, видимо, слегка иронизируете.

– Это не я. Это алкоголь. Хотя доля правды здесь есть. Ты пойми, род моих занятий, род занятий твоего отца и, наверное, подавляющего большинства всех тех, кого ты знаешь, напрочь отбивает всё творческое и романтичное, делает его запредельным идеалом, на который можно, не задумываясь, спокойно смотреть со стороны. И вдруг ты тут вырастаешь со своими стремлениями… Правда, у тебя порода.

– Да что вы заладили «порода-порода», я уж начинаю краснеть. И ничего необычного в моих стремлениях нет.

– Ты просто ещё себя не знаешь, поскольку не знаешь мир, в котором живёшь.

– Не будь вы навеселе, я бы подумал, что вы хотите меня оскорбить.

– Тут вот какая замысловатая вещь получается. Я уже, кажется, говорил, что был в Париже по делам, общался с зарубежными партнёрами, людьми очень вежливыми и образованными, да и я им подстать, тоже не вчера вышел из леса. Провели много важных переговоров за завтраками, обедами и ужинами, в офисах, цехах и на стройплощадках, в рот за эти дни ни капли, поддерживал уровень, а душе паршиво, оказывается, всё ей хочется какой-то гнильцы, в умеренных, конечно, количествах, без излишних девиаций, только неизвестно почему.

– А это уж я вам скажу. Вы где родились и выросли?

– Родился в Тикси, когда мне было три года, родители вернулись в Новосибирск, там их Родина там же вырос и я, в 17 лет поехал учиться в Москву, люди, вроде, не бедные. В ней и живу.

– А сколько вы повидали всякой грязи на своём пути? Точнее даже не так. Насколько сильно и в какую сторону отличается ваша прежняя жизнь от нынешней?

– Отвечу в общих словах, чтобы ты на меня по прилёте не капнул в прокуратуру, что грязи повидал достаточно и поделал её многим, и жизнь действительно отличается, но тогда ведь всё было иначе, система координат была иной, и я не могу сказать, что начинал на самом дне.

– Вам не кажется, что испытывая эту, как вы выразились, «гнильцу», вы возвращаетесь к прежней жизни?

– Кажется.

– Вот вы сами и ответили на вопрос «почему». Вам жалко своей жизни, своей молодости, вам хочется её вернуть, повторить, пусть и через воспроизведение тех негативных обстоятельств, среди которых она прошла.

– А ты психолог.

– Нет, я художник, это гораздо больше. Я воспроизвожу.

– Ну, прям уж больше. Но не зря Геннадий вбухал большие деньги в твоё образование. Имей я такое же в своё время, горы бы свернул.

– Не свернул, поленился, точнее, не посчитал нужным.

– Хе-хе, и это возможно, – и тут уважаемый Роман Эдуардович молча отвернулся, положил голову на спинку кресла и мерно засопел.

Но сказать, что он погрузился в полноценный сон, нельзя. В его голове роились разного рода спутанные мысли: «Он, конечно, дурак, как и вся молодёжь, но умный, и дурак только потому, что нет опыта. А хорошо он разложил меня по полочкам, жаль лишь, что всё мимо. Только говорил слишком откровенно и прямо, академично. Наверное, честный, причём вызывающе, болезненно честный, скорее всего, даже брезгует казаться хитрым. Одно слово «дурак». Такие идеалисты легко поддаются манипуляциям, и, главное кого? – паршивцев и выскочек, которые нажрались дерьма в своей жизни, оценичились и пытаются достигать своих целей любой ценой, даже ценой чужой жизни. Это мне с руки.

А что я так напился, одному богу известно. Комедию ломаю, мол, сплю, а сам боюсь на хмельную голову сказать что-нибудь лишнее. Взрослый человек! И далеко не последний. Ну, вроде, чуть отпустило». – Роман Эдуардович открыл затёкшие веки, но предметы всё равно немного плыли перед глазами.

– Извини, сильно устал, иногда просто выключаюсь.

– Я и не думал обижаться, спите, сколько вам угодно. Но, мне кажется, это больше не усталость, а алкоголь.

– Ты вот мне скажи, в продолжение разговора о породах, – Роман Эдуардович специально не заметил последнего замечания, – какой тебе запомнилась твоя мама?

– Она постоянно была рядом, и когда нужно, и когда не нужно.

– А чего ты хочешь? Домохозяйка.

– Я совсем не о том. Не имея никакой работы, она всё равно могла посвящать нам с сестрой гораздо меньше времени, чем посвящала, рискну даже сказать, должна. Причём это имело место в ущерб дому. А вот вспомнить о ней что-то яркое и интересное, несмотря на её внимание ко мне, я не могу. Всё усреднённо, возможно, в том числе по причине моего возраста, в детстве мы невнимательны к окружающим, а она рано нас покинула.

– И что, ничего в памяти не осталось? – не унимался дядя Рома.

– Почему же, осталось. Например, как она неизменно забирала нас с сестрой из школы, из-за чего ко мне приклеилось прозвище «маменькин сынок», какими кормила обильными обедами, как со мной, а иногда и за меня делала уроки, не спрашивая, нужно мне это или нет, как пыталась учить музыке…

– Вот-вот, я об этом, – перебил Роман Эдуардович, – всё-таки пыталась! Ты потому и выбрал себе такую стезю.

– Вы опять за своё. Совсем нет. Это случилось всего два-три раза. Даже больше скажу, для меня те уроки являлись непонятной обязаловкой, взявшейся бог весть откуда, потому что педагог из неё вышел, честно говоря, никудышный. Я не уверен, что она сама хоть каплю любила свою профессию, по-настоящему, со страстью, и, продолжи мама меня обучать, я бы никогда не заинтересовался искусством. Хотя говорить так – большое кощунство, – немного погодя, добавил Аркадий с чувством, – я бы с лёгкостью этим пожертвовал, лишь бы она была жива.

– Не ты один многим бы ради этого пожертвовал, – холодно и чётко прибавил Роман Эдуардович.

– Вы не понимаете, – зачем-то продолжил Аркадий. – Жертва здесь ни при чём, это я так, гипотетически. Она не нужна, потому что не может ничего изменить.

– А внешность ты её запомнил?

– Конечно, запомнил. Её, наоборот, сложно забыть, сестра очень похожа на мать и не только чертами лица, но и характером.

– Аня была пониже, а твоя сестра даже без каблуков выше меня.

– Это у нас от деда, я вообще весь в него.

– Да, Аркадий Иванович – сильная личность, – вдруг с уважением вставил дядя Рома. – Быть похожим на него – некоторого рода привилегия, хотя есть в тебе много и от матери, что-то неуловимое.

– Знаю. Отец мне часто об этом говорил, но он имел в виду характер, говорил, что временами я не в меру чувствителен, а ещё, что у меня черты лица мягче, чем у деда.