Виктор Дьяков - Дело прапорщика Кудашкина

Осваивая азы ходьбы с помощью подпорок, Семён и повстречал в больничном коридоре девушку занятую тем же. Нюра попала в женскую травматологию после падения с лестницы на работе – она трудилась маляром. Больничный коридор и стечение отнюдь не радостных для них обоих обстоятельств создали те единственно возможные условия, при которых эти два крайне необщительных человека нашли друг друга. Впрочем, на этих совместных костыльно-коридорных прогулках о будущей женитьбе не было сказано ни слова. Кудашкин ещё не представлял, чем кончится его лечение, что с ним будет дальше. Ну, а Нюра, та вообще по ряду объективных причин не надеялась когда-либо выйти замуж. Им обоим исполнилось тогда по двадцать три года, но их разговоры не по возрасту отличались приземлённостью, о "болячках", тяготах жизни, работе… Они говорили о чём угодно только не о том, о чём говорят, встречаясь, абсолютное большинство парней и девушек их возраста. Нюра выписалась гораздо раньше Семёна. Навестить его она постеснялась, а он и не обиделся, и если бы она пришла, наверное, очень бы удивился.

Из больницы Кудашкин выписался уже зимой после десятимесячного лечения. Вышел на своих ногах, но ходил плохо и смотрелся постаревшим, изнурённым. Его сразу направили в окружной госпиталь, на предмет определения возможности продолжения им службы. И здесь, пожалуй, впервые в жизни, Кудашкину повезло по-крупному, будто, до того только хмурившаяся судьба, вдруг, ни с того, ни с сего, широко от души ему улыбнулась. Пожалел Семёна начальник окружной медкомиссии, чем-то понравился он полковнику-медику в больших очках.

– И куда же ты пойдёшь такой, если мы тебя комиссуем?– в лоб спросил Кудашкина полковник, оставшись с ним наедине в своём кабинете.– Профессия-то у тебя гражданская есть?

Помедлил с ответом Семён, понял, что маршрут его дальнейшего жизненного пути намечается сейчас, здесь.

– Есть, но с моей специальностью только на химпредприятии во вредном цеху можно работать.

– Даа… плохо дело,– врач то и дело поправляя очки перелистывал лежащую перед ним медицинскую книжку Кудашкина.– До пенсии тебе, сам понимаешь, далеко. Инвалидность мы тебе оформить можем, но так, боюсь, ещё хуже получится, ты ведь за неё копейки получать будешь, а на работу нормальную не устроишься.

Полковник что-то сосредоточенно обдумывал, а Семён в своей больничной робе ёрзал перед ним на стуле, словно порывался вскочить и встать по стойке "смирно", что в его положении сделать было крайне трудно.

– Ладно, возьму грех,– изрёк, наконец, полковник и внимательно посмотрел в глаза замеревшему Семёну.– Есть тут зацепка небольшая, но ты уж меня не подведи,– и словно спохватившись спросил:– А ты служить-то хочешь?

– Хочу,– чуть слышно выдохнул Семён.

Сейчас, когда перед ним замаячила перспектива возврата в родной Химгородок, да ещё в качестве инвалида, он без колебаний был готов терпеть издевательства, выговоры с руганью, вычеты из зарплаты – только не назад, не туда где родился и вырос. Даже "смертельный номер", полёт с кувырками на машине в обрыв, казалось ему меньшим злом, чем химкомбинат, барак, его обитатели и нравы.

Кудашкин не сразу осознал, что означает вердикт "годен к нестроевой". Понял уже в полку, когда там стали ломать головы, куда его пристроить, ведь нестроевых должностей в линейных частях несущих боевое дежурство нет. Но сплавлять куда-нибудь в военкомат, где часто находили пристанище именно таковые полукалеки, его не захотели. Семён же уяснил из всего этого одно – старшиной ему уже точно не быть. Тогда ему и предложили эту должность, техника по ремонту стрелкового оружия. В полку вообще не хватало сверхсрочников, потому командование решило придержать дисциплинированного, непьющего Кудашкина, словно забыв, что всего год назад его же "мешали с грязью". Уговорили Семёна без особого труда. Должность без подчинённых, спокойная. При этом пообещали, что ни на какие строевые занятия, смотры, марши, учения и прочие подобные мероприятия его не привлекать. Но что больше всего понравилось Кудашкину, так это освобождение от едва ли не самой тяжёлой служебной тяготы любого военнослужащего – нарядов на службу. То есть ему всего-то и дел, овладеть новой профессией, и сиди себе в мастерской да чини не спеша все эти карабины, пулемёты… Не раз добрым словом поминал Семён своего благодетеля в белом халате.

От всех этих положительных событий у Кудашкина даже самочувствие улучшилось, казалось, уже не так напоминала о себе ноющей болью укороченная нога, искривлявшая и без того пострадавший позвоночник. У него появилось нечто похожее на "вкус к жизни", он, в какой-то степени, даже ощутил себя вновь молодым и относительно здоровым, что предопределило возникновение естественных желаний… Семён вспомнил Нюру, с которой познакомился в больнице, ведь больше-то знакомых девушек у него и не было. Найти её не составляло труда – в единственном в городе женском общежитии все незамужние малярши жили в одной комнате. Период ухаживания длился недолго, три месяца…

Непрезентабельной смотрелись они парой: невзрачный болезненного вида, припадающий на одну ногу сверхсрочник и столь же некрасивая, остролицая и тоже далеко не "кровь с молоком" работница с большими неженскими руками в крапинках въевшейся в кожу краски. Нет, они не походили на влюблённых, испытывающих страстную тягу друг к другу. Просто они оба отлично понимали, что у них нет, и скорее всего не будет иных вариантов, что "провидение" как специально свело их, дабы не остаться ему бобылём-калекой, а ей старой девой-уродиной.

Нюра росла фактически без родителей. Мать, нагуляла её от проезжих демобилизованных фронтовиков, остановившимися на ночлег в их доме (по другой версии она была изнасилована теми демобилизованными). Так или иначе, но ту тайну мать Нюры унесла с собой в могилу, оставив девятилетнюю дочь круглой сиротой. До пятнадцати лет Нюра жила у тётки, после чего та ей откровенно сообщила, что дальше кормить её в ущерб своим детям не может. Но всё же на улицу она племянницу не выгнала, а определила на работу, где робкая неказистая девочка и выучилась нехитрому малярному ремеслу. В Энергоград она приехала по комсомольской путёвке, да так и осталась.

Поженились Семён и Нюра тихо, без свадьбы, словно опасались, что в пьяном застолье на них будут показывать пальцами и смеяться. Так что и в полку, и на работе у Нюры многие ещё довольно долго не знали, что они законные супруги. К тому же жить молодожёнам поначалу пришлось врозь, он как и прежде в холостяцкой квартире с тремя молодыми лейтенантами, она – в той же общаге. Потом, когда окончательно прояснилось, что квартиру в ближайшем будущем им не дадут, они стали снимать комнату. Квартиру от полка они ждали два с половиной года. Срок для "гражданской" очереди на жильё пустяковый, по меркам военных очередников того времени – немалый. Квартиру предоставили в четырёхэтажном ДОСе, однокомнатную, на первом самом непрестижном этаже. Но это была хоть и старая, но настоящая, благоустроенная квартира с туалетом, ванной, горячей водой – то, о чём как о высшем благе мечтали родители Семёна. С этого момента жизнь Семёна и Нюры окончательно вошла в размеренное русло. В этой спокойной обстановке в 1974 году у Кудашкиных родилась дочь Маша.