Виктор Дьяков - Дело прапорщика Кудашкина

Сверхсрочники стали зваться прапорщиками и материальное положение семьи прапорщика Кудашкина год от года улучшалось, несмотря на то, что он занимал весьма скромную, неприбыльную должность, а Нюра оставалась тем же рядовым маляром. Удивительно, но у этих двух тихих, не обладавших крепкой жизненной хваткой людей всегда водились деньги. Вроде и Семён получал денежное довольствие значительно меньше офицеров, и Нюра своей кистью зарабатывала куда меньше чем иные "офицерши" и "прапорщицы" оседлавшие хлебные должности в полковом Военторге или Санчасти, да и побочных доходов они не имели, как "прапора" из вещевой и продовольственной служб. Тем не менее, именно к Нюре часто приходили занимать деньги едва ли не со всего ДОСа. Всё объяснялось просто, ни Семён, ни Нюра, с детства не приученные даже к средним советским стандартным развлечениям и полноценному питанию… Они очень мало тратили, ведя крайне экономный образ жизни. Даже когда супруги уже кое-что и могли себе позволить, они по привычке не покупали слишком дорогостоящие продукты, одежду, мебель. У них был простенький самый дешёвый черно-белый телевизор, они не ходили в кино, не говоря уж о концертах заезжих артистов. Нюра даже отпуска брала частично, а остаток деньгами и работала, ведь ей некуда было ездить – муж к своей родне её не возил, а с тёткой она связь не поддерживала. Впрочем, Семён тоже, после того как съездил на похороны отца, а через полтора года матери, отпуска проводил дома, занимаясь благоустройством своего жилья. Ходил он всё время в форме и другой одежды не имел. Нюра в свою очередь не покупала ни дорогих платьев, белья, обуви, украшений. Стоимость этих вещей по-прежнему её пугала, хотя она уже и средства имела и возможность, как жена военнослужащего отовариваться в Военторге на территории полка, единственной торговой точке в городе, где можно было приобрести качественные импортные товары. Всё это настолько соответствовало их схожему мировоззрению, что не могло вызвать ни у неё, ни у него негативной реакции: Нюра не видела ничего предосудительного в том, что у её мужа нет ни одного гражданского костюма, Семён – что его жена не имеет хорошего выходного платья.

Так и продолжался этот специфический лад и взаимопонимание, до тех пор пока не пришла пора Маше идти в детский сад. Нюра по той же укоренившейся в ней привычке и дочь одевала серо и дёшево. На этой почве в семье произошла первая крупная размолвка, вернее Семён неожиданно выказал норов, которого от него никак не ожидали. Никогда до того не повышавший голоса дома, он кричал на растерявшуюся жену, срывающимся на фальцет голосом:

– Не смей больше её в эти мешки наряжать… купи нормальные платья… в долг перестань давать, а её одень!!…

Нюра после некоторого замешательства попыталась оправдаться тем, что зачем, де, лишние деньги переводить, ведь всё равно и одежда и обувь пропадут, дочь растёт и через год-два другое покупать надо… Этим она словно подлила масла в огонь, Семён забыв о своей природной боязливости и звукопроницаемые стены их квартиры, продолжал кричать:

– Пусть, пусть пропадут!… Мы как собаки, родители как собаки… а её не позволю… не позволю, чтобы хуже других была… и на продуктах перестань экономить!! Почему она у нас такая худенькая? Самое вкусное покупай, сервелат, апельсины!…

Вместо того чтобы по обыкновению тихо пообедать он устроил жене скандал. А вечером "сарафанное радио" уже передавало информацию о "выступе" хромого тихушника. А "завёлся" Семён оттого, что следуя со службы домой мимо детсада увидел как жалко выглядит его дочь рядом с другими детьми военнослужащих. По-хорошему Семён должен был повиниться перед несправедливо ославленной им женой. Но этого не случилось, более того Нюра сразу приняла "к исполнению" критические замечания.

Впрочем, то что Маша стала появляться в детском саду и на детской площадке в нарядных платьицах, платочках, шубке и шапке не изменило её "социального статуса". Нюре о её статусе частенько напоминали во дворе ДОСа и в очередях в Военторге наиболее "борзые" офицерские жёны, а Маше с детской непосредственностью её ровесники, отпрыски "благородных" родителей, стремящиеся удовлетворить естественный инстинкт людского неравенства:

– Мой папа полковник (майор, капитан), а твой прапорщик и мой, что захочет, то твоему и прикажет…

Нюра и сам Семён спокойно воспринимали подобные сентенции в свой адрес – для них их нынешняя действительность стала чем-то вроде сбывшейся мечты о спокойной и относительно сытой жизни, своей крыше над головой. Они очень боялись всё это потерять, опять провалиться в ту яму, из которой только выбрались. От родителей эта унизительная терпимость как-то незримо передалась и Маше, несмотря на то что она не переживала барачного детства, и никогда не ложилась спать на голодный желудок. В тиши своей маленькой квартирки семейство Кудашкиных словно отгораживалось от не очень милосердного к ним окружающего мира, здесь они чувствовали себя в относительной недосягаемости от ощущения своей многогранной неполноценности. Они прятались от всего того, что их унижало, и более всего от общепринятых норм агрессивно-воинственного коллективизма, господствующего в обществе так называемого "развитого социализма", что для людей неактивных, малообщительных иной раз становились просто невыносимы. Отсутствие нежности во взаимоотношениях Нюры и Семёна с лихвой компенсировалось взаимодоверием. Ведь Нюра трезво себя оценивала и никогда не мечтала о "принце", который будет её "кинематографически" любить, одновременно обеспечивая всевозможными благами. В то же время Семёну чужды были мечты тех лейтенантов, бывших соседей по холостяцкой квартире, чтобы жена одновременно являлась и красавицей и генеральской дочкой. И у Семёна и у Нюры отсутствовал инстинкт присущий большинству людей – хоть как, но "приподняться" над как можно большим числом себе подобных. Потому они и прятались в стенах своей квартиры от этой вечной суеты, борьбы за так называемое повышение своего социального статуса.

Когда по вечерам Кудашкины всей семьёй сидели на диване у телевизора, Маша обычно располагалась между родителями, как бы осуществляя функцию скрепляющую, цементирующую семью. Она впитывала с обеих сторон ту нежность и любовь, которую почему-то Семён и Нюра оказались не в состоянии излить в отношении друг друга. Особенно сильной эта любовь была со стороны отца – Маша стала его принцессой, прекрасным цветком, светом в окне… смыслом жизни. В холе заботе и любви Маша росла милой, симпатичной девочкой. Когда Кудашкины все вместе выходили на люди, то те иной раз просто диву давались от бросающегося в глаза контраста. В воздухе как бы сам-собой повисал безмолвный вопрос: и как же таких паршивых родителей угораздило такую лапушку сотворить?