Роман Сенчин - Рок умер – а мы живем (сборник)

Наконец Сиба вынес вещи. За его спиной, как конвоиры, торчали родители.

– Спасибо, – сказал Денис и стал спускаться на улицу.

– Счастливо. Держись.

Да, сейчас вспоминалось, что именно в тот день он почувствовал полную опустошённость, понял бесцельность своего здесь пребывания. В этом городе. Даже идти было трудно; он добрёл до ближайшей скамейки, упал на неё. Рюкзак бросил на землю, гитару прислонил грифом к ноге. Если бы она съехала и упала, он вряд ли бы смог её поднять. Да и зачем? Бесполезно…

Он приехал сюда в июле девяносто шестого, заряженный злостью. Перед тем как купить билет на поезд, несколько дней смотрел по телевизору бесконечные концерты «Голосуй или проиграешь». Выступали его любимые группы, на песнях которых вырос, лет с тринадцати ловил о них любые сведения, собирал записи, выстригал из «Ровесника» и «Студенческого меридиана» фотографии и вешал на стены. И вроде бы, видя их теперь сутками на экране, он должен был радоваться – можно смотреть и слушать сколько угодно, – но вместо этого рычал от злости.

Ему было всё равно, в чью пользу они выступают, кого и что защищают, – было ясно: именно теперь, в эти дни, рок-музыканты меняют протест на присягу. Клеймят одну форму власти, славя другую… Рок окончательно покидал подполье и становился государственной музыкой.

Назлившись, чувствуя, что больше не может оставаться в квартире, побежал к Димке. Димычу… Они учились в одном классе все десять лет, потом уехали в Питер, поступили в строительное училище на годичные курсы; ходили на концерты, а в декабре восемьдесят девятого попали в армию. Правда, в разные части. После дембеля, вернувшись домой, создали свою группу. Записывали на магнитофон «Маяк» жуткого качества альбомы, несколько раз выступали на частых в то время фестивалях, даже два сольных концерта дали. Но группа распалась – барабанщик женился, бас-гитарист уехал, а они с Димычем виделись всё реже. Работа, девушки, дела, взросление. Да и особых поводов встречаться не возникало… Сейчас же стало необходимо увидеться, поговорить.

Димыч лежал на тахте в своей комнате. Письменный стол, где они когда-то делали вместе уроки, а потом сочиняли песни, был завален засохшей закуской, под столом – пустые литрухи «Асланова».

– Третий день уже так, – сказала его мать с безнадёжной горечью. – Даже на работу не ходит. Уволят опять. А-ай… – Вышла.

Телевизор был включён, показывали всё тот же концерт. Огромная сцена, пёстрое разноцветье, в котором преобладали белый, синий и красный. И как раз самый любимый и настоящий из рок-музыкантов Константин Кинчев пел своим демоническим голосом, при каждой фразе вскидывая вверх жилистые, в татуировках, руки:

Это был гимн их – Дениса и Димыча – поколения, и сотни раз, то в полный голос за батлом водки, то шёпотом в казарме после отбоя, они пели его, спасались им. Но раньше слова «коммунистические» в нём не было. Оно появилось сейчас, специально для этого «Голосуй или проиграешь». Вписывалось, подходило под ритм. Но гимн стал чужим…

– Димыч, – затормошил Денис, – вставай. Слышишь?

Димыч стонал, словно от ударов, пытался прикрывать руками лицо. Размякший, растёкшийся, ноги поджаты, желтоватые волосы спутались, к футболке прилипли помидорные семена…

Денис выключил телевизор, присел к столу. Собрал из бутылок остатки водки – с полрюмки накапало – и выпил. Огляделся. Стены, как и в его комнате, сверху донизу в фотографиях, постерах. Выделялся огромный плакат с лицом Кинчева крупным планом. Кинчев смотрит пристально, в упор, честно… Тогда его называли Доктор Кинчев, даже на «мелодиевской» пластинке восемьдесят восьмого года написали – «Доктор Кинчев со товарищи»; потом стали называть Константин, а с недавних пор – в духе времени – Костя. «Выступает Костя Кинчев и группа «Алиса»!»

Этот плакат Димыч купил в декабре восемьдесят девятого в киоске у Московского вокзала; в их карманах уже лежали повестки в военкомат, и хотелось что-то оставить на память из питерской жизни. Отослать домой. Денис выбрал плакат с группой «Зоопарк», а Димыч – вот этот. Каждый стоил четыре рубля. Немало… В общажной комнате они аккуратно разрезали плакаты на прямоугольники и отправили в конвертах родителям. Через два года склеили и повесили на стены своих комнат. Издалека разрезов не было видно.

– Дим! Димыч! – снова стал толкать его Денис. – Ну вставай! Вставай.

Не добудился. Хотел вернуться домой, тоже упасть на кровать и отрубиться. Надолго. Забыть… Но вдруг – действительно вдруг – понял, что нужно делать. Как поступить.

Зашёл на работу – работал день через два в магазине «Аудио-видео» напротив городского рынка – и сказал хозяину, что срочно увольняется. По семейным обстоятельствам. Повезло, и ему тут же заплатили за отработанные дни три с лишним миллиона инфляционных рублей. Карман джинсов приятно вспучился.

– Если передумаешь, приходи, – сказал хозяин, – приму.

Повезло и в том, что родители ещё не вернулись с работы. Никто не мешал собираться… Денис достал из темнушки рюкзак, сложил в него кое-какую одежду, тёплые ботинки и куртку, два комплекта струн, тетрадку со своими песнями, ссыпал в кармашек медиаторы. Написал записку, что уезжает, о причине соврал: «В Новосибирске фестиваль, за призовые места обещают деньги»… Был уверен – родители не станут очень уж переживать: лет с четырнадцати он путешествовал автостопом по Сибири, в шестнадцать первый раз добрался до Питера. К тому же в армии побывал, после неё опять много катался с Димычем и ребятами из группы. Лишь последние года полтора постоянно был дома. Работал продавцом кассет…

Билетов на московский поезд не было, и, чтобы не передумать, Денис взял на межобластной. Главным сейчас было выбраться отсюда, куда-нибудь двинуться. Хоть куда-то сбежать из ставшей ненавистной комнаты с плакатами и телевизором, сбежать оттуда, где он узнал, что тот рок погиб…

Да, в нём был тогда мощный заряд. Заряд злости и желания действовать. Доказать, что есть другие люди с другими песнями, что он, рок-музыкант Дэн Чащин, другой – не из «Голосуй или проиграешь».

Два года он жил этим зарядом.

И вот теперь на скамейке в одном из тысяч московских дворов он осознал, что потерпел поражение. Что там было, за эти два года? Несколько малоудачных выходов на сцену, иногда – жалкие гонорарчики, полтора месяца участия в одной полупопсовой группе вместо сломавшего руку ритм-гитариста за право жить в студии, спать на полу. А в основном он пел в подземных переходах, тренькая на неподключенном «Джипсоне» раскрученные песни «Кино», «Чайфа», Чижа – за них лучше бросали мелочь, чем за его, никому не известные и не интересные… В поисках ночлега он по целым дням торчал на Арбате у стены Цоя, надеясь познакомиться с кем-нибудь – вдруг отведут к себе или дадут координаты надёжной вписки… Что ещё? Пьянки на флэтах, долгие и нудные разговоры ни о чём, просьбы «сбацать». И он доставал из чехла гитару и начинал петь свои вещи, но его быстро перебивали: «А «Гражданку» знаешь? Про границы ключ?.. «Электричку» цоевскую? Электричка везёт меня туда, куда я не хочу-у!.. Сбацай – гениальная тема!»