Валерий Сергеев - Люди и тени. Тайна подземелий Кёнигсберга

Свою беседу я обычно начинаю с восхваления Господа, затем налагаю руки на нужную область тела и обращаюсь к самому органу: «Проснись и слушай!..», а далее – рассуждаю, увещеваю и приказываю… С вместилищем нашего разума – головой, конечно, всё намного сложнее, ведь она не в меру заносчива и высокомерна, однако, выбрав нужный момент, можно и её попробовать уговорить, успокоить и призвать к порядку… Чем я мог бы заняться в ближайшие дни, если возникнет такая необходимость…

Не стоит забывать и о прекрасном воздействии на здоровье духовной музыки. Она добавляет новые цвета в палитру человеческого сознания. Если мы намерены объединить тело, ум и сердце, то нет лучше способа, чем орган. Его целительные звуки проникают сквозь кожу и производят массаж души… Особенно благотворно сочетание такой музыки с церковным песнопением. Если в тяжелые минуты петь о своих печалях, то душа светлеет и становится мягче. А коль мы собираемся развить у ребенка достоинство и самосознание, ему следует дольше находиться в высокодуховной среде, такой как музыка, которая помогает выйти из этого мира, очиститься и вернуться в него совсем новым человеком…

Только это ещё далеко не всё: я могу лечить и многими другими средствами, например святой водой, воском и ладаном, «горячим» или «холодным» дыханием, но как это правильно делать известно одному мне…

«Ни Титиус, ни фон Шверин, – размышлял после ужина доктор Волькенштайн, – не кажутся мне людьми, чьё воздействие на юного принца столь пагубно, чтобы вызвать у него симптомы психического расстройства или слабоумия… Но это – на первый взгляд… Что ж, у нас остаются другие подозреваемые – матушка наследника, Анна Мария, да-да, любезный доктор! Не стоит исключать и её! Иоганн Функ, тоже весьма любопытная личность… И сам Скалих… При этом, не стоит упускать из виду и самый неблагоприятный вариант: Альбрехт Фридрих действительно болен! Ведь мне так и не удалось с ним поговорить наедине… А это многое могло бы дать для дальнейших размышлений!»

Этой ночью доктору не спалось. Через приоткрытое окно, откуда веяло сырой прохладой, налетело множество комаров, и Томас устал от них отбиваться. В Замке было тихо. Иногда казалось, что жизнь в нём вовсе угасла, и он остался единственным мыслящим существом на пустынном острове…

Ближе к полуночи послышались раскаты грома, и дождь забарабанил по ставням его мрачной обители. Доктор уже собирался встать и зажечь свечу, когда в спальне послышалось легкое шипение, и внезапно она озарилась светом. Томас тотчас открыл глаза, повернул голову на странный звук и увидел посреди комнаты ослепительно яркий жёлто-оранжевый шар размером в три-четыре дюйма, медленно плывущий от окна к его постели.

«Огонь сатаны»! – с ужасом констатировал Волькенштайн, порывисто сев в кровати и непроизвольно натянув лёгкое покрывало до самых глаз. Прежде ему доводилось слышать, что подобные огненные шары могут вести себя вполне миролюбиво, но могут напасть, обжечь или убить человека, после чего – либо мгновенно растаять, или взорваться с ужасным грохотом. Священники называли их «дьявольским знамением», а люди учёные – «разумными шарами». Говорили, что они обладают способностью «просачиваться» сквозь малейшие щели, появляться, когда и где захотят, и творить, что только вздумают…

Вот и этот ночной гость вёл себя вполне осмысленно: как бы в глубоком раздумье, он немного повисел неподвижно, затем стал кружить над самым полом, с любопытством принюхиваясь, подобно собаке. Наконец, он остановился почти у самого лица испуганного врача, словно пытаясь изучить или околдовать его. Бедный доктор ощутил, как капли пота заструились по его щекам, он боялся пошевелиться или даже просто вздохнуть… Странно, но никакого жара при приближении этого пылающего объекта Волькенштайн не ощутил. Однако шипение и гудение внутри шара усилилось, а цвет его сделался почти красным. Время словно остановилось. Перед глазами Томаса всё поплыло, жутко заболели виски, как если бы их стянул тугой обруч.

Шар медленно поплыл к двери. Доктор в отчаянии схватился руками за голову, и тут… внутри неё прозвучал чей-то властный голос: «Следуй за мной!» Не в силах ему противиться, Волькенштайн, как был в колпаке и длинной ночной рубахе, будто зачарованный, безропотно последовал за таинственным пришельцем, который продолжил своё движение по коридорам Замка…

После нескольких поворотов и коротких лестничных переходов, огненный гость внезапно вспыхнул и растаял в воздухе. На некоторое время воцарилась полная тьма, в которой глаза доктора, привыкшие к яркому свету, ничегошеньки не могли различить, однако головная боль стихла и к Томасу вернулась способность мыслить.

«Святые угодники! Если бы кто-то другой рассказал мне эту историю, то я бы ему не поверил, – было первое, о чём подумал он, потирая слезящиеся глаза. – Вот бы развесить такие штуковины под сводами нашего Замка. Стало бы светло, как днём»…

Вскоре доктор смог различить узкую полоску света, пробивающуюся из-под массивной двери, и обнаружил, что стоит напротив замковой библиотеки. Он потянул за массивное медное кольцо, дверь отворилась. И вот, что он увидел!

«Слабоумный» мальчик сидел в полутьме на полу, держа в руках какую-то книгу. Подсвечник был установлен на одном из стеллажей, свободном от книг. Взгляд Альбрехта Фридриха был устремлён не на книжные листы, ибо при таком освещении невозможно было разобрать буквы. Принц смотрел куда-то вдаль, он словно видел через стену что-то далекое и… прекрасное. Блики огня отсвечивали в его глазах, делая взгляд наследника искрящимся и каким-то… бесовским. А губы тронула грустная улыбка. Поневоле у доктора на голове зашевелились остатки волос, а сердце бешено застучало…

Тем не менее, Томас Волькенштайн сделал несколько шагов к мальчику.

– Если ясновельможный пан собрался читать, – произнёс он тихо, но внятно по-польски, – то ему необходимо добавить немного свечей…

Медленно, бесконечно медленно поворачивалась голова принца к доктору.

– Не извольте беспокоиться, сударь. Иногда размышления заменяют чтение…

Ответ был произнесён на чистейшей латыни!

«Кёнигсбергский университет по праву считается детищем герцога Альбрехта. Именно поэтому после смерти своего основателя храм науки получил его имя. Учебное заведение стало называться ласково – Альбертина.

Самые просветлённые умы Европы учились и преподавали здесь…

Но так же, как всё прекрасное и высокое, он притягивал в свою обитель самое мерзкое и отвратительное…»

Доктор Томас усмехнулся, вспомнив вчерашнюю беседу с лейб-медиком Титиусом и фон Шверином, когда он рассказал им о своём методе лечения. Если первый счёл всё сказанное им ересью и невежеством и надулся, став похожим уже не на ворона, а на индюка, то второй искренне заинтересовался.