Томаш Кенч - Шаг сквозь тень

– Вы так пессимистичны.

– Я сам немного переживаю из-за этого, просто стараюсь смотреть правде в лицо.

Мэй вышла из комнаты, сказав, что ей нужно собраться. Мы остались вдвоем с мадам Вонг. Она поднялась и ушла за ширму, вернувшись уже с сигаретой и зажигалкой в руке. Я тоже встал. С непривычки у меня затекли ноги, и одна из них меня совершенно не слушалась, я пытался размять ее. Сгибал в колене и массировал икру пальцами. Мадам Вонг сделала вид, что не замечает этого.

– Я закурю, вы не против?

– Курите конечно.

– Не желаете?

– Нет, спасибо, я не курю.

– Вы знаете, Бадди, бедняжка Мэй очень переживает из-за того, что случилось. Она чем-то схожа с этой девушкой, Элизой.

– Чем же?

– Видите ли, у Мэй тоже есть форма некоего расстройства. Она сейчас пьет таблетки. Именно поэтому я и прошу вас побыть с ней. Сейчас полнолуние, и у нее обострение, она в такое время слегка не в себе. Слезы, истерика на пустом месте. Вы бы знали, как я от этого устала. Мы остались вдвоем, это очень непросто. Она очень ранимая и тяжело переживает гибель отца. Мы вдвоем тяжело это переживаем. Но ведь кому-то нужно быть сильным. Плюс еще эти жуткие мигрени, как и у ее отца. От них он жуть как мучился. Бывало, запрется в своей комнате и целый день не выходит, меня это просто изводило на нет. Ну, так что скажешь?, – неожиданно закончила она.

– Конечно, мэм, мне это совершенно не сложно.

Мадам Вонг курила очень элегантно, стряхивая пепел в свою тонкую ладонь. Докурив, ушла за ширму и смыла пепел водой, я услышал включившийся кран. Вернувшись, она коснулась моего лица.

– Спасибо, Бадди.

Спустя несколько минут вошла Мэй, в красивом разноцветном платье и с небольшой сумочкой «Майкл Корс» на цепочке. Волосы ее были причесаны и убраны за уши. Они обнажили тонкую шею Мэй. На ней было несколько родинок. Подойдя к нам, она улыбнулась.

– Ну что, мы пойдем.

Мадам Вонг проводила нас к выходу. Закрывая за нами дверь, еще раз обратилась ко мне.

– Помните, о чем я вас попросила, Бадди.

Мы сели в машину. Мэй положила обе руки на сумочку, лежащую у нее на коленях. Она словно меня стеснялась. Я включил двигатель и посмотрел на Мэй.

– Какие у нас планы?

– Сансет стрип?

Рядом с Мэй мир словно набирался цветом. Проносясь по бульвару Санта-Моники, я открыл окно, и в меня вонзился запах кедров. Откуда он здесь? Боже, как же давно я не чувствовал запахов. Тогда мне казалось, что окутывающий меня бетонный кошмар вот-вот рухнет, а внутри меня родится новый мир, цветной и разный, наполненный миражами лесов и морских пейзажей.

В угоду чему я лишился красок и запахов жизни? Я пытался вспомнить, сколько же у меня дней, в которые я был действительно счастлив. Вряд ли набежит с десяток. И то, на самом дне. Мы неслись в сторону ночи, а солнце склонялось над нами, разжиревшее, словно ненасытный боров, и впивалось в наши глаза.

Я полюбил Мэй. И даже сейчас, лишившись всего, я представляю, как мы тянемся друг к другу, во мраке дней, сквозь гул и скрежет, словно две чертовы хризантемы. Гораздо проще жить иллюзиями. Если бы я только мог.

Мэй повернулась ко мне и положила руку мне на предплечье.

– Ты знаешь фильм «Темная вода»?

– Нет.

– Это триллер, про то как одинокая мать с ребенком селятся в новую квартиру, а в ней творится что-то неладное. Постоянно появляются потеки темной воды и вообще происходит всяческая чертовщина. В конце концов все это сводит ее с ума.

– Почему ты про него вспомнила?

– Ее дочку зовут Сеси, а ее саму – Далиа.

– Сеси?

– Ну, да, почти как Сесиль.

– Просто совпадение.

Я сбросил скорость и взглянул вверх, небо выдавливало из себя облака, сливающиеся в сплошную пелену.

– А фильм «Черная орхидея» ты смотрел?

– Да, кажется, – ответил я.

– Он про жуткое убийство одной женщины, Элизабет Шорт.

С левой полосы меня обогнал «Феррари», плоский, будто клоп. На ветровом стекле точками чернели останки насекомых. Плотные брюки липли к моим ногам.

– Да, я помню… Ее, кажется, расчленили, – ответил я.

– И вырезали ей буквально все: половые органы, разрезали пополам тело, лицо, просто ужас. Жуткое убийство.

– Ну, а она здесь при чем?

– Говорят, что она часто бывала в баре отеля «Сесиль».

– И что же?

– Ну, Элизабет Шорт – она и есть Черная Далия. А дочь Далии из «Темной воды» – Сеси. Как отель «Сесиль».

– Ты просто смотришь очень много фильмов.

Я взглянул на Мэй и увидел, как она чуть заметно стиснула губы.

– Ты хочешь меня обидеть?

– Нет, Мэй. Просто, это же Лос-Анджелес, все питаются одними и теми же историями. После таких кошмаров написать сценарий для фильма ужасов сущие пустяки. И я не исключаю, что сценаристы специально втискивают в фильм такие аллюзии. Это вроде как ключи для тех, кто в теме. Что-то вроде игры для посвященных.

– И ничего больше?

– Думаю, что ничего.

Квадратные у дорог, прямоугольные – на крышах домов, рекламные щитки кричали каждый о своем. Красивые лица с белоснежными улыбками. Реклама, казалось, отражалась в самом воздухе. Блестящие автомобили, светофоры, дрожащие силуэты людей сливались в чудесный напиток, который я поглощал глазами. В его вкусе мне грезился запах будущего, без нищих и калек. Справа от нас показались две забегаловки, видом своим напоминающие ювелирные лавки, примыкающие к отелю «Сансет Тауэр». Длинные, несколько ярдов в ширину.

– Говорят, что Джон Уэйн держал корову на балконе своего пентхауса, чтобы каждый день пить свежее молоко, – сказал я, глядя на витрины отеля, и Мэй звонко рассмеялась.

Я припарковал машину в одном из переулков недалеко от «Рокси», и мы пошли по бульвару Сансет в сторону клуба. Навстречу нам шли толпы праздно гуляющих людей, которые на ходу жонглировали своими телефонами, стаканчиками с кофе и газетами. И мы плыли против течения, широких улыбок и безмятежных взглядов, пока не нашли нужное здание.

Кирпичные стены клуба были выкрашены в черный цвет. Вывеска, тяжелая металлическая дверь – все было черным. Мы зашли внутрь и протиснулись в зал по узкому, разрисованному граффити коридору. Играл гранж. Мы сели за круглым столиком, накрытым грязноватой красной скатертью. Грязь на ней была заметна даже в темноте клуба. Мэй заказала Дайкири. А я – голубой «Джонни Уокер».

– И в сублимальное программирование ты тоже, конечно, не веришь, Бадди?

– Во что, прости?

– В с у б л и м а л ь н о е п р о г р а м м и р о в а н и е. – Мэй повторила это словосочетание отчетливо, проговаривая каждую букву.

– Я, если честно, даже не знаю, что это.

Ее широко раскрытые черные глаза на миг прояснились, и она снова улыбнулась своей красивой кокетливой улыбкой: