Виктор Казаков - Игра на деньги

Мне тоже.

Через два дня рано утром на метро я приехал в кооперативный гараж «Выхлоп», где на третьем этаже в отдельном боксе стоял наш автомобиль – недавно купленный на одном из московских специальных базаров фиолетовый «Форд – сиера». Машине по документам было семь с небольшим лет, но мы с Танькой подозревали, что, подобно подвянувшей, но еще не потерявшей веру в свое будущее красавице, она с некоторых пор – благодаря милиционеру, который узаконивал российское гражданство автомобиля, – настоящий свой возраст скрывает (как скрывал милиционер сумму полученной за ту операцию взятки).

Когда «железный занавес», много лет перегораживавший Европу, стал постепенно раздвигаться – в Советском Союзе началась горбачевская «перестройка», – среди первых визитеров на цивилизованный Запад были молодые широкоплечие парни, которых из всех зарубежных соблазнов интересовали только рынки подержанных автомобилей. И рынки эти, благодаря парням, стали быстро оживать. Вместе с еще надежно державшимися на колесах «трехлетками» Европа повезла продавать срочно подремонтированные, подкрашенные старенькие «Фольксвагены», «Форды», «Пежо», прочие знаменитых фирм изделия, которые уже с трудом доживали свои последние полезные годы и еще недавно готовились отправиться не на автобазары, а на автомобильные свалки. Спрос на этот товар быстро повышался, и какие бы цены ни называли продавцы, покупатели не торговались (далеко не полиглоты, они объяснялись на рынках в основном жестами и междометиями).

Купленные машины парни, надеясь выгодно перепродать, перегоняли на Родину, где на простенькие по качеству и достаточно дорогие «Жигули» («гордость отечественного машиностроения» – годами писали в газетах) все еще продолжали стоять многолетние очереди. С удовольствием сбросив нам бывшее в употреблении старье, Запад на одну позицию ослаблял наш вечный и многоликий дефицит.

Купленный нами «Форд» тоже был из – за границы. Несмотря на возраст, все части машины были на месте и радовали нас бесперебойной работоспособностью. Иногда, правда, переключая рычаг коробки передач, я будто слышал легкий щелчок где – то под днищем, но поскольку это случалось «иногда» и «будто», щелчок меня со временем перестал смущать.

Всякий раз прежде чем открыть дверцу «Форда» я, как бы ни спешил, хоть на миг замирал возле машины, чтобы полюбоваться ее ладной, гармоничной фигурой и ослепляющим глаза фиолетовым блеском. Мне иногда даже казалось, что этот блеск – проявление некоей мною еще не разгаданной духовной жизни моего железного друга.

– Ты машину любишь больше, чем меня, – ревнуя, говорила иногда Танька, хотя и сама испытывала к машине неравнодушные чувства. Проявлялось это по – разному. Помню, откинувшись на спинку своего кресла, – мы в ту минуту стояли на Садовом кольце, ожидали зеленый светофор – Танька стала рассказывать мне сведения, которые, во – первых, я знал и без нее, во – вторых, в ту минуту они мне были ни к чему и даже мешали следить за светофором:

– Был Форд Дженералд Рудольф – это американский президент. А нашего Форда звали Генри; его компания в год выпускает свыше трех миллионов машин…

Или жена вдруг начинала расспрашивать: «А можно машину мыть стиральным порошком?», «А резина от «Волги» к нашему «Форду» подойдет?». Или, наконец, когда мы выезжали даже на небольшую загородную прогулку, Танька на стоянках всегда искала воду, отыскав ее, брала в руки тряпку и усердно мыла машину, хотя вообще – то дело это она не любила, например, всегда охотно уступала мне очередь мыть на кухне грязную посуду.

Солнце уже взошло, но все еще загораживалось многоэтажными домами на восточной окраине Москвы, когда я выехал из гаража и по Кутузовскому проспекту поспешил к дому, где, пробудившись на три часа раньше обычного, нетерпеливо ждала меня уже приготовившаяся к путешествию Танька. А через полчаса, погрузив в багажник с вечера упакованные чемодан и три ящика с товаром, мы покинули наш тихий арбатский переулок и снова были на Кутузовском проспекте, только теперь машина, обгоняя солнце, мчалась в обратную сторону – на Запад.

Читателя, наверно, немало удивляет, почему я жену, уже не молодую девочку, называю Танькой. Хотелось бы, наверно, узнать читателю и про то, кто мы, откуда у нас какой – то кооператив, на какие деньги мы купили аж «Форд» (ну и что, что подержанный!), что это за Международная Выставка – ярмарка… Ответы на все эти вопросы сразу потребовали бы не одной страницы повести, а это, боюсь, надолго отвлекло бы нас от главного: читатель может забыть, куда и зачем мы с Танькой поехали. Поэтому здесь я пока проясню только самый простой для меня вопрос: почему «Танька» (а не Таня, Татьяна или, не дай Бог, Татьяна Ивановна)? Постепенно расскажу и об остальном – дорога у нас длинная, и не все на ней будет интересным настолько, чтобы не отвлечься на воспоминания.

Итак, о «Таньке».

Познакомились мы в студенческую пору – в К…ском университете. Поумнели ли мы за пять лет учебы, для нашей повести значения не имеет, отмечу лишь один попутный результат: за месяц до того дня, когда нам вручили дипломы и темно – синие университетские ромбики с золотым гербом посередине, в районном загсе нам с Танькой выписали еще один документ – «Свидетельство о браке».

До сих пор убежден, что подтверждавшийся этим документом поступок мы совершили вовремя.

Обычно как возникают семьи? Он встречает – часто случайно – ее, какие – то детали в ее внешности пробуждают некий приятный трепет в молодом и неопытном сердце, на другой день, если трепет усиливается, начинается игра… Прозаично? Можно стихами: «Ах, обмануть меня нетрудно! Я сам обманываться рад!»… И только через годы (иногда месяцы), когда оба сердца уже бьются ровнее, глаза и у него, и у нее не затуманены безрассудным волнением, а ум трезвеет, супруги начинают по достоинству оценивать друг друга. И в это время, к сожалению, возможны не только приятные оценки.

Студенческим семьям, убежден, реже других свойственны подобные переживания. За пять лет молодые люди хорошо разберутся в самом труднодоступном – духовном мире друг друга, и к тому дню, когда они пойдут в загс, они уже твердо будут знать, что любят друг друга не только телом, а и душой – у них будут общие интересы, общее понимание жизни, им уже не придется спорить по поводу того, что по – настоящему должно волновать человека и чем должен жить человек. И, поженившись, супруги надолго сохранят привычку звать друг друга так, как звали на первом курсе.

Когда я слышу «Татьяна Ивановна», жена отдаляется от меня, отчуждается, уплывает в общую толпу, я начинаю думать о ней, как думаю обо всех, начинаю вспоминать то, что вспоминать мне не хочется. В такие минуты у Таньки, увы, уже и проседь в волосах, и талия излишне уширена, и утреннюю зарядку она делает только убоявшись моих обличений. В последнее время с некоторой тревогой я думаю и о деле, которому жена с излишним, как мне кажется, энтузиазмом отдается сейчас. Мне почему – то делается неловко, когда я слышу, как она (эстет! специалист по балканской литературе; знаток «романтического интимизма» и «абстрактного интеллектуализма»!) торгуется, например, с известным пока только в московских подземных переходах длинноволосым живописцем: