Виктор Казаков - Игра на деньги

– Сколько, Юра, стоит ваша картина?

– Я, Татьяна Ивановна, хотел бы получить тысячу рублей.

– Могу объявить, что она стоит и две тысячи, только кто за нее даст такие деньги?

– Ну, давайте, Татьяна Ивановна, объявим: пятьсот…

Не люблю я слышать «Татьяна Ивановна»!

Вот когда я говорю (конечно, не при малознакомых людях, а в домашней обстановке) «Танька», я забываю о пополневшей фигуре, не замечаю ни огорчительных следов времени на лице жены, ни некоторой подпорченности Танькиного характера (думаю, что в последнем случае немалую роль сыграли те самые «огорчительные следы», которые я‑то не замечаю, а сама Танька, вздыхая, подолгу ретуширует их перед зеркалом). С «Танькой» со мною рядом – прежняя юная студенточка в ситцевом платьице и с модной короткой стрижкой, в чьих голубых глазах я уже к четвертому курсу разглядел тот омут, в который мне отчаянно захотелось прыгнуть.

Так что пусть в повести будет «Танька», не лишайте меня приятных иллюзий.

На московских улицах «Форд» фыркал и сердито урчал – ему, наверно, не нравились небольшая скорость и частые остановки у светофоров; вспоминалась стремительная жизнь с ветерком на широких, как стадионы, европейских автобанах.

У последнего городского перекрестка на обочине дороги «голосовал» малорослый, с чемоданчиком у ног и в кепке на голове человек.

– Не будем останавливаться, – покосился я на Таньку. – Зачем зря терять время?

Танька успела возразить:

– Подберем! – и повторила слова, которые я когда – то услышал в своей редакции и при случае пересказал жене: – Даже маленький гонорар не сделает нас беднее.

Я остановил машину. Схватив чемоданчик, человек подбежал к нам и зачем – то снял с головы матерчатую кепку с длинным козырьком. Танька приоткрыла дверцу:

– Далеко?

– До Сафонова. Это триста километров. Я заплачу.

– Ну, разумеется.

Жена кивнула на заднюю дверцу машины.

«До Сафонова триста двадцать километров», – вспомнил я, но вслух мелочиться не стал.

А потом до Внуково осуждал себя за легкомыслие и, как всегда, когда дело касалось денег, соглашался с Танькой: «А ведь и правда, даже маленький гонорар…».

Еще не дышавшее зноем солнце (впрочем, против зноя наш «Форд» был вооружен кондиционером), голубое небо, справа и слева лес, ну и, конечно, надежда через несколько дней увидеть незнакомую нам жизнь – все это наполняло наши души радостным волнением. Танька даже запела (у нее хороший музыкальный слух, в университете она в духовом оркестре играла на флейте).

Держась за руль, я время от времени косился на стрелку, показывавшую расход бензина. Мне казалось, что стрелка опускается слишком быстро (это случалось всякий раз в первые дни после каждого повышения цен на бензин).

Когда Танька замурлыкала популярный городской романс, сидевший сзади пассажир неожиданно стал тихо вторить. Голос у него оказался красивым, он легко брал верхние ноты и безошибочно находил терцию.

Танька перестала петь и обернулась, пассажир тоже замолчал и – я это заметил в зеркале – заметно покраснел.

– Извините… люблю романсы. Когда – то учился в педучилище, у нас был хор.

– И вы там солировали? Как вас зовут?

В последнее время жена легко и бесцеремонно знакомилась с разными людьми. Среди наших новых знакомых вдруг оказывались полуподпольные мастера ювелирных изделий, хитроватые провинциалки, торговавшие на рынке деревянными поделками, специалисты по картонной таре, вязальщицы; были люди и вовсе подозрительной принадлежности.

– Николай. Можно Коля. Я и сейчас пою – в небольшом церковном хоре.

Пассажир, кажется, уже преодолел естественное для первых минут знакомства смущение, и Танька не упустила возможности поговорить с ним.

– Так вы, Коля, учитель?

– Был. Работал в селе, не понравилось.

– Что ж так?

Вздохнул:

– За хлебом надо было пешком ходить за десять километров. Мне было нетрудно – было стыдно.

– Куда ж смотрело сельское начальство?

– Смотрело в сторону районного начальства. А оттуда что ни день – звонок: «Как виды на урожай?», «На сколько перевыполните план по пшенице?», «За поросят отвечаете головой!».

– И вы…

Николай скривил губы:

– Когда стало совсем тоскливо, я в печке сжег учительский диплом, подпер колом двери времянки, которую снимал за десять рублей в месяц, и пешком ушел из села.

– Бросил учеников, школу… Никого не пожалел? – терзала попутчика Танька.

– Жалко было молоденькую директоршу – за три года на моих глазах она стала законченной психопаткой.

– И все из – за хлеба?

– По – Марксу: из – за идиотизма деревенской жизни.

Николай виновато улыбнулся. Зря Танька заставила его вспоминать…

Проехали молча километров пять. Когда машина миновала поворот на Гжатск, Танька продолжила свой диалог с попутчиком.

– Как, Коля, излечиться от идиотизма, я пока не знаю. А вот о вашем хлебе… Я бы, Коля, поступила так: собрала тех, кто ходит за хлебом за десять километров, и предложила сообща купить домашнюю пекарню – одну на всех. Недавно я видела такую пекарню в магазине – цена в разумных пределах.

– Надо еще принести из города мешок муки, – дополнил я Танькин план спасения сельской интеллигенции.

– Муку можно купить на месте. А в городе надо присмотреть дрожжей, – огрызнулась Танька.

– И соли по вкусу, – продолжал я дразнить жену. – Коля напечет свежих булочек, накормит изголодавшуюся интеллигенцию, а остатки продаст коренному населению. И труженики полей вместо самогонки начнут пить молоко и закусывать горячими булочками.

Танька повернула в мою сторону сердитое лицо:

– Твои шутки, как всегда, неостроумны.

Заметно было, что Коля разговором взволнован.

– Домашняя пекарня, – помолчав, сказал он, – это, конечно, неплохо. И доступно. Но мы никогда не купили бы себе такую пекарню… мы еще не научились уважать себя, не бояться жизни.

«Признался бы, что поленились, понадеялись, что кто – то пошевелится вместо них… как часто все мы, оправдывая себя, вокруг ясного дела нагоняем «умный» туман, разводим бесплодный треп».

…За Вязьмой разговор вяло вязался уже вокруг разной чепухи. После того, как Танька к слову упомянула, что лягушки (она знает все и о лягушках) появились триста пятьдесят миллионов лет назад и первыми вышли из моря на землю, Николай рассказал:

– А я два лета жил лягушками – промышлял их в дунайских плавнях, возле Вилково. Знаете такой город?

Танька знала.

– Это на Украине, Дунай там впадает в Черное море. В Вилково живут старообрядцы – не бреют бороды и по – русски говорят так, как говорили при Борисе Годунове.

– А в плавнях водились тогда большие лягушки. За ними приплывало французское судно, специально приспособленное для перевозки живых земноводных. Лягушек ловили и продавали французам местные мужики, и я с ними. Неплохо платили.