Марьяна Романова - Дневник Саши Кашеваровой

Терять мне было нечего, и еще через пару минут мы связались по скайпу.

Разговор не клеился, хотя при мне была фляжка с темным ромом. Наверное, все дело в том, что в реальной жизни я общаюсь преимущественно с людьми моего круга – газетчиками, телевизионщиками, писателями, художниками. Нам легко освоиться на территории светской беседы. Можно заговорить, например, о том, знаком ли тебе, брат Вася, тот сорт тоски, который Бергман показал в «Часе волка», – и собеседник непременно ответит, что подобное он испытывает каждый раз, когда пробивает свое имя в блогах яндекса. Ему начинает казаться, что он – кусок беспомощного окровавленного мяса, а вокруг – волки да лисы, голодные и с острыми клыками. Или о том, как Серж Лютен мастерски воссоздает запах тлена и как это может быть красиво в «высокой парфюмерии».

Вадим же преимущественно молчал, ему хотелось перейти к действию.

– Ладно, – махнула рукой я. – Показывай уж.

И откинулась на спинку кресла.

То, что спустя несколько минут явил мне экран ноутбука, будет, наверное, годами сниться мне в страшных снах с юмористическим уклоном. Вадим нырнул куда-то вниз, одной рукой расстегивая молнию на джинсах, а другой поправляя экран, чтобы мне было лучше видно. Китайские гимнасты точно застрелились бы от зависти.

Вот он, эволюционировавший городской нарцисс. Ему недостаточно любования своими идеальными чертами, он алчет прикосновений, в которых не будет ни уважительной осторожности, ни робкого стремления к познанию, – только голод.

Если подумать, это очень грустно.

Хотя признаться, захлопнув крышку ноутбука, я позвонила Лере, вкратце пересказала ей инцидент, после чего мы минут сорок ухахатывались и в конце концов, решили, что такого, как Вадим, стоит передавать из рук в руки в качестве гарантированного антидепрессанта.

Мороз – он как тетушка из Урюпинска.

Сначала его даже ждешь и предвкушаешь.

Вот приедет, мол, тетя, пирожков привезет, анекдотов пошлых расскажет, посидим у камина, повеселимся. Встречаешь его глинтвейном с тертым белым шоколадом и раскрытыми объятиями. Покрасневший нос смешит. Смешно еще идти по направлению ветра в метель – тогда навстречу тебе идут люди, которым неудобно и снежинки в лицо, и у них одинаковое брезгливое выражение на физиономии. Достать из шкафа белую шубу, в которой я похожа на гибрид голливудской звезды восьмидесятых и Филиппа Киркорова.

Еще весело бежать по бульвару вприпрыжку, пока не перестанешь чувствовать пальцы на ногах, а потом зайти в кофейню, заказать горячий шоколад и кофе, отогреваться медленно.

Потом это начинает немного надоедать. Шуба тяжелая. По-настоящему теплой обуви нет. Шапки ни одной нет. Есть только капюшон на одной из курток, но куртка та не прикрывает зад, так что каждое утро приходится делать роковой выбор. Что отморозим на этот раз – уши или жопу? И нос красный – это ни фига не смешно, а некрасиво. И анекдоты пошлые надоели, и пирожки в рот не лезут, и хочется холодного шампанского, а вовсе даже и не глинтвейна с тертым шоколадом. Устанавливаешь скрин-сейвер с Мальдивами и заново смотришь первый сезон «Лост».

А потом в какой-то момент наступает критическая точка под кодовым названием «за. бала эта тетушка». В качестве акта отчаяния начинаешь носить чулки и легкие платья. На улице иногда становится так холодно, что хочется плакать от отчаяния. Притом носить шерстяные колготки и теплые свитера – почему-то еще более тошно, чем чувствовать этот холод.

И уже хочется, чтобы все это размякло и растаяло, ну и пусть будет слякоть.

А вот Апулей считал, что от обморожений помогает примочка из разогретого с маслом «клубня Сциллы».

Вспомнила об этом вдруг, выбежав к овощному ларьку за апельсинами в тонком пальто.

С холодом я справляюсь так:

– имею на плечах шерстяную шаль, это не так раздражает, как свитер, а греет не хуже

– ем оранжевое

– и еще – мед с миндалем

– варю какао с тертым шоколадом и кайенским перцем

– использую пряные духи

– окуриваю комнату лучинкой пало санто

– в дальней комнате ставлю регги – чтобы это было ненавязчиво, а так, доносилось откуда-то оттуда, как будто бы от соседей.

Иногда со мной такое случается. Спонтанные реакции на мир, которые со стороны могут произвести впечатления поступков на грани шизофрении. Но на самом деле в каждом из них есть логика (пусть даже иногда понятная мне одной).

Вот как сегодня. Я шла по Старому Арбату, и вдруг ко мне подрулил человек с деревянным рекламным щитком на животе. Улыбнулся так, как будто мы были близнецами, разлученными в детстве, и вот наконец встретились в студии телепередачи «Найди меня». Он был брюнет, худощавый, цыганистый, с колечком в брови и такой улыбкой, что я взяла протянутую рекламную листовку, хотя обычно ненавижу, когда кто-то вторгается в мое личное пространство и пытается замусорить мою сумку макулатурой.

Это был прекрасный, восхитительный полдень.

Февраль решил ненадолго притвориться поздним мартом – наверное, ему захотелось полюбоваться на голые девичьи коленки и бессмысленные улыбки, появляющиеся на серых лицах москвичей всякий раз, когда они внепланово видят солнце.

Я шла по Арбату и почему-то вспоминала кожу Олега – как она пахла и какой была на вкус. Что-то все же в нем было особенное, черт возьми, раз я время от времени возвращалась мыслями к тем нескольким часам, что мы вместе провели. Без сентиментальности вспоминала. А так, как гурман иногда рисует в воображении недавно поглощенный стейк.

И вот шла я, бессмысленно улыбаясь тем, кто ловил мой взгляд, и вдруг дорогу мне перерезал тот молодой человек с рекламным щитом на животе. Прищурившись, я прочитала надпись: «Салон татуировок. Первое посещение – 20 % скидка».

– Девушка, я точно знаю, что вам нужно. Если вы сделаете тату сегодня, она принесет счастье.

– Тебе? И не сомневаюсь, ты ведь наверняка получаешь процент с каждого клиента, – рассмеялась я.

Но почему-то не прошла мимо, так и осталась стоять рядом. Ну и он почувствовал близость человека с пластичной психикой и начал меня обрабатывать – непрофессионально и наивно, зато горячо и трогательно.

– Неужели вам никогда не хотелось сделать тату?

– Да у меня есть две. В молодости почти всем хочется.

– Молодость можно продлить, – это был запрещенный прием, но я ему простила.

Когда мне самой было восемнадцать, сорокалетние мечтательные женщины тоже казались мне инфантильными старушонками. Грустный закон точки восприятия.

– У нас офигенные мастера, честное слово! И технику безопасности соблюдаем на все сто. Вы не пожалеете, а потом вернетесь, чтобы сказать мне спасибо… И возможно, даже купите кофе, потому что очень уж я замерз тут.