Лариса Райт - Алая нить

Катарина останавливает автомобиль. Фред, которого они подвезли к школьному автобусу, собирается выходить, но, получив увесистый пинок от младшей сестры, закрывает уже распахнутую было дверь и говорит:

– Мам?

– Да?

– Мы тут хотели спросить…

«О! Вот и разгадка утреннего сюрприза!»

– Мы хотели узнать…

– Так что же вы хотели?

– Мы собирались поинтересоваться…

– Давай же! – строго перебивает брата Анита.

– В общем, нам необходимо понять…

– Мам, Патрик еще придет? – заканчивает наконец дочь.

– А вам бы этого хотелось?

– Очень! – не мешкая, отвечает Анита.

– Да, – немного подумав, соглашается с сестрой Фред.

– Обещать не могу, но буду стараться, договорились?

– Договорились. – Сын.

– Старайся! – Дочь.

«Итак, в копилку Патрика Свенсона в придачу к моему великолепному воскресенью попадает еще и утро понедельника, которое впервые за долгое, очень долгое время не оказалось отвратительным».

– Мам? – снова Фред.

– Что еще? Опоздаешь!

– Может, ты вернешься сегодня пораньше? Поиграем… Там еще одна коробка есть.

На лобовое стекло падают первые робкие снежинки. Небо затянуто плотной серой дымкой, которая, подступая к горам, превращается в иссиня-черную, зловещую пелену. Скорее всего, подъемники закроются вскоре после того, как Катарина доберется до Ишголя. Снегопад парализует работу курорта, и она отправится домой. Женщина ласково улыбается детям и обещает:

– Я попробую.

– Я не пыталась. Пока не пыталась. Но я бы с удовольствием это сделала, – честно говорит Лола.

Она сидит в кабинете начальника службы спасения горнолыжного курорта Ишгль. Эту австрийскую деревушку для завершения своего фильма девушка выбрала случайно: просто попросила Хосе назвать любой известный европейский анклав зимних видов спорта, загадав, что поедет именно туда.

О своем решении журналист Ривера уже жалеет. Заметно, что гигант-начальник, смахивающий на древнего викинга, не слишком доволен визитом. Не грубит, конечно, но на вопросы отвечает односложно, рекламные материалы показывает неохотно, всем своим видом демонстрируя, что Лола и сама занимается сущей ерундой, и его заставляет отвлекаться от дел, куда более важных, чем болтовня с каким-то там мексиканским репортером. Даже свой единственный вопрос за все получасовое общение (умеет ли она кататься) он задает таким тоном, что прежде, чем ответить, Лоле приходится собрать волю в кулак, чтобы не вскочить с места и не выбежать из домика, не забыв напоследок громко хлопнуть дверью.

Собственно, с его стороны это скорее ответ на ее недоумение. Лола удивленно интересуется, что, на его взгляд, находят люди в скоростном спуске. Несколько секунд начальник спасателей молчит, ошарашенный очевидной, на его взгляд, глупостью журналистки, а затем ехидно интересуется, вставала ли она сама когда-нибудь на лыжи, прозрачно намекая, что если бы она хоть раз прокатилась сама, то не задавала бы таких нелепых вопросов.

Долорес немного подумала, уйти ей или остаться. Цыганская кровь требует дать немедленный выход разбушевавшейся ярости. Но внезапно Лола ловит себя на мысли, что, если бы ее спросили, что чувствует матадор, выходя на арену, она ответила бы точно так же: посоветовала бы незадачливому интервьюеру влезть в шкуру тореро и осознать глубину эмоций, зашкаливающий адреналин и неудержимую волю к победе. Выходит, для того чтобы понять человеческое стремление прокатиться с бешеной скоростью на двух пластиковых полосках, ей понадобится самой влезть в дутый комбинезон и сдавить голову конструкцией под названием «шлем».

Что ж, азы альпинизма Лола уже освоила, можно перейти к следующему экстремальному виду спорта. Она решается и предлагает:

– Начнем прямо сейчас?

– Потом, миленький, потом, – пытается отмахнуться Катарина, но смотритель не собирается так легко ее отпускать.

– Подъемник работает только на спуск, – строго объявляет Курт Катарине, – получено предупреждение о приближении снегопада.

– Во-первых, я все понимаю. Тем более что снег уже идет. А во-вторых, сам посуди, мое присутствие наверху просто необходимо. Вдруг кто-то еще катается, и ему понадобится медицинская помощь.

– Вот и ступайте к ратрактору. Я вас внизу не держу.

– Пожалуйста, Курт!

– Нет и еще раз нет! Не дай бог что-то случится, а мне отвечать. И не стойте у турникета, я с вас глаз не спущу! Сколько можно меня обманывать?!

– Ты о чем?

– Ни о чем!

– Кто тебя обманул?

– Никто!

– Курт?..

– Ладно, – вздыхает смотритель. Мысль о судьбе незнакомой девушки отчего-то не дает ему покоя. Почему бы не рассказать о происшествии доктору? – Какая-то ненормальная крутилась тут полчаса назад, делала вид, что читает правила, а потом – раз, шмыгнула в кабину, только ее и видели.

– Прямо так и шмыгнула? В ботинках и с лыжами?

– В том-то и дело, что без них. Даже вместо комбинезона – обычные джинсы.

– А… – теряет Катарина интерес к разговору, – чья-то гостья в одном из горных отелей.

– Вы думаете? – Такая очевидная мысль Курту в голову не приходила.

– А зачем еще отправляться туда в такую погоду? – пожимает плечами врач.

– Действительно, – вынужден согласиться смотритель, но нарастающая необъяснимая тревога его не отпускает.

– Так ты меня пустишь к фуникулеру? – предпринимает Катарина последнюю, безнадежную попытку.

– Ни за что!

– Пожалуйста!

– И не просите! Идите к ратрактору! – отрубает смотритель и, глядя вслед направившейся к вездеходам женщине, ворчит себе под нос: – Тоже мне, нашлась тут… «пожалуйста, пожалуйста».

– Спасибо, – благодарит Соня официанта, пытаясь говорить безразлично-вежливо. Она искренне надеется, что ей удается скрыть свое душевное состояние, хотя голос дрожит. Соня заглядывает в счет. «Платить или подождать? Сидеть просто так или заказать что-то еще?» Она смотрит на часы в сто пятидесятый раз за последние пять минут и с трудом сдерживается, чтобы не вскочить и не начать взволнованно вышагивать туда-сюда.

Кафе было последним пунктом в инструкции. Зал почти пустовал. Кроме нее за столиками – парочка юнцов, не разжимающих рук и не сводящих друг с друга глаз, и мужчина лет сорока с небольшим, равнодушно потягивающий глинтвейн. Влюбленных Соня отметает сразу, они абсолютно не соответствовали воображаемому портрету покупателя фальшивых партитур, а вот любитель горячительного вызывает поначалу небезосновательные подозрения. Во-первых, он похож на иностранца: темные с поволокой глаза, черные волнистые волосы и оливкового цвета кожа – удивительная для австрийца внешность. Во-вторых, сидит за самым дальним столиком в углу, что может свидетельствовать о желании остаться незамеченным. В-третьих, через некоторое время он начинает проявлять признаки беспокойства: поглядывал то на запястье, то на дверь, что делает его ожидание совершенно очевидным.