Андрей Коржевский - Вербалайзер (сборник)

Так замирает на секунду, покачнувшись, бутылка на краю стола, так изгибались, сплетясь, Холмс и Мориарти на краю Рейхенбахского водопада, так поднимаются перед решающим ударом на дыбы рыцарские кони, – неустойчивое, коротко говоря, равновесие. Надежда Ивановна уже открыла говорливую пасть, чтобы сказать, что будет жаловаться в деканат и что только она и т. д., но тут заговорил Мишка.

– Командир, зачем же подставлять Серегу, – вкрадчивым до ненавидящего полувоя голосом сказал он. – Мы слышали, как ты его отпустил. Чего ж теперь отползаешь?

– Да, да, слышали, отпустил, – подтвердили еще трое парней.

Народ пошел завтракать, а власть перешла к бунтовщикам во главе с Надей. У меня отобрали печать и листы нарядов, чтобы учинить проверку финансов, выселили из каморки, куда моментом вселились двое из подтверждавших мою подлость. Точный удар под дых, в солнечное сплетение то есть, заставляет глаза прилипать к очкам, а застонать можно только когда задышишь по новой. В такой примерно кондиции, постанывая и до невозможности выкатив изумленные глаза, я дождался вечера, когда хунта собрала заседание и решила, настрочив протокол, из командиров меня исключить и предложить факультетскому комитету прекратить мое комсомольское членство. Это было уже сурово, в рыцарское сословие с такой анкетной вмятиной на доспехах не попасть.

Мишкина каверза и победные его взоры были непонятны, но рефлексировать не хватало времени – надо было защищаться хоть как-то. Не учли путчисты только одного – девчонки-то им не поверили. По такой же схеме спасся в свое время Хрущев, послав к едреням решение Президиума ЦК вкупе с Молотовым-Кагановичем, собрал Пленум, где цекисты раскатали переворотчиков в тонкую оладушку. Прошли два дня, измучившие меня унизительным до тошноты презрительным безразличием бывших приятелей и вожаковствующего Мишки. Надежда Ивановна истекала ненавистью изо всех дырок, постоянно интересуясь, не отлыниваю ли я на погрузке картофельных мешков в утробы колхозных автотачанок, украшенных плакатиками с кличем выполнить и перевыполнить. Я даже похудел.

Когда приехала деканатская комиссия во главе с замечательной теткой Дубенец, меня попросили не вмешиваться. Оказывается, девчушки по тайным своим бабским каналам связи все уже рассказали кому надо. Декан вручила мне позолоченные шпоры, странно похожие на резиновую отрядную печать, и прочие командирские регалии. Надежду Ивановну тут же увезли в Москву, как товарища Дынина в «Добро пожаловать».

С Мишкой я не разговаривал до последнего вечера в колхозе, когда он подошел и попросил возможности объясниться. Я снизошел. Между нами стояла кастрюля с холодной вареной картошкой, бутылка, стаканы, за дверью шептались девчонки, готовые вмешаться, если мы станем друг друга убивать тупым кухонным ножом, которым резали соленый огурец. Орловский признал, что нарушил рыцарский кодекс, извинился, но вчинил мне встречный иск за создание помех его личному счастью с номенклатурной красоткой. Я вспомнил, и тоже извинился. Ножом разрезали еще один огурец.

Мы приятельствовали и потом, до конца института, и потом – полтора года в армии, и еще потом после армии, но ни он, ни я ни разу не показали друг другу спину – мало ли что.

Драматическо-романтический фильм для советской молодежи «Там, где кончается асфальт» смотреть, конечно, не стоило: все понятно из названия, – «а я еду, а я еду за деньгами – за туманом едут только дураки»… Лажа какая! С киношной рекламой можно было, правда, и попасть впросак (это если в буфете – пиво), особенно с импортным прокатом. Кинотеатр «Зарядье», фильм «Где тонко, там и рвется» – Франция! За билетами, понятно, очередь. Но на десятой минуте начинают хлопать самоподнимающиеся сиденья: кино оказывается про коварное разбавление молока водой на какой-то лангедокской или нормандской ферме – борьба, в общем, сознательных капиталистических тружеников за права гневного и слабого на желудок потребителя, из всех возможных заранее соблазнительных французских молочных желез на экране – только чисто вымытое натруженное вымя. Tres bien, muchas gracias, grand merci!

А мне удалось въяве побывать в таком местечке, где, с одной стороны, асфальт действительно кончался – дороги дальше просто не было, а с другой – асфальт все никак не мог закончиться, его привозили и привозили, и никак, понимаешь, нельзя было допустить, чтобы он застывал в кучах, – приходилось укладывать. Добро бы еще на дорожное полотно… Этот городок, беспросветно буколический и по-советски избыточно индустриализованный, называется Озеры, – всего полтораста верст от Москвы, немного к западу от юга. Места до того лесные и дикие, что в раннепослесоветские годочки там снимали первый российско-демократический фильм ужасов, как-то он назывался «Феофания, зовущая смерть» или очень к этому близко. Будто не хватало тогда ужасов и так. А в 78-м году международная напряженность еще разряжалась, в основном в Завидове, где потрясенные разного калибра Киссинджеры наблюдали за охотничьими подвигами Леонида Ильича, сотнями клавшего дичь и живность, как и подобает верному ленинцу, – Ильич-то Первый не гнушался прикладом колотить зайчишек на островках посреди разлившейся сибирской реки, – стрелок Ульянов был хреновый. Но по Европе за Брежнева вполне уже прицеливалась ракетная электроника, – Вилли Брандтам и Жоржам Помпиду было о чем подумать. Лозунг «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» казался советским людям, как и прежде, хохмой, Галина Леонидовна была у всех на языке, готовился к публикации в «Новом мире» «Альтист Данилов», а на Арбате иногда торговали финской обувью.

«От сессии до сессии живут студенты весело» – эта не теорема, не аксиома, а истина известна всем, и чего тут, казалось бы, рассуждать. Казалось бы – вот именно. Тонкость вопроса в том, откуда куда считать. В представлении обыденном и общепринятом – с сентября по июнь, когда студенты считаются как бы при деле, опохмеленно-весело перепархивая с семинара на коллоквиум в преддверии экзаменационных тягот и невзгод, подобно стрекозе крыловской. Так оно и есть, но при таком взгляде на протяженность учебного года остаются неучтенными июль и август, растворяющие будущих инженеров, педагогов и, скажем, тонкотехнологических химиков без твердого осадка на щелочных просторах Родины, поближе к пенящимся жидкостям – теплому морю и холодному пиву. Вот, кстати (или некстати?), есть разные умозрительные схемы текущего и перспективного учета времени: солдату-срочнику его два года видятся лентой портняжного метра, от которой он с удовольствием отрезает сантиметры-дни, а я, к примеру, если надо мне посчитать, какое число будет через шесть дней от сегодняшней среды, сразу мысленно раскрываю школьный дневник, где – вот они! – понедельник и вниз к среде на левой странице, четверг и до субботы – вниз на правой, воскресенье считаем в уме, переворачивая страницу к следующей неделе. Однако и море, и пиво требуют какой-никакой рублевой наличности, так что, если родители не в силах потакать излишествам возросшего отпрыска, не поехать ли в стройотряд, благо Родина много строит, еще больше не достраивает и – лагеря-то зэковские законсервировали! – жаждет дешевой неквалифицированной рабсилы, поощряя студентов спешно усваивать дикие пролетарские традиции, особенно – в смысле невеликого левого заработка. Июль и август в схему «от сессии до сессии» не ложатся, – студентов берут на прибыльный баланс СУ, СМУ и РЖУ, заводы ЖБК и ЖБИ, мелиоративные тресты, заготконторы и просто шарашки.