Райдо Витич - Скиф

Девушка долго смотрела вглубь двора и вот очнулась, заставила себя подняться на свой этаж. Рука легла на дверной звонок. Варя смотрела на нее, не понимая, что звонит – она видела свою руку в синяках и ссадинах и не могла сообразить, отчего это ее рука, ее ли?

– Явилась не запылилась! – рвануло в ухо. – Ах, ты шалава!! Ах, ты…

Кто-то от стресса, пережитого ужаса, сходит с ума, кто-то впадет в истерику, кто-то в ступор. Варя замкнулась.

Первые дни она, оглушенная случившимся, вяло гоняла незначительные вещи в голове, пытаясь избавиться от навязчивой памяти, что вновь и вновь с остротой и четкостью, которой не всегда от нее добьешься, вытаскивала наружу подробности насилия. Девушка сбегала от воспоминаний и себя в ванную. Мылась, пользуя сразу все имеющиеся в наличии гели и шампуни, натирая кожу до красноты, до саднящей боли в ранках и смотрела на забытый отчимом бритвенный станок, на крюк для душа. Повеситься, вскрыть вены и закончить сумасшествие. Жить невыносимо – зачем мучиться?

Но мысль о самоубийстве появлялась и исчезала, смытая слезами, которые Варя вымучивала из себя. Их не было. Самое странное, она не могла ни кричать, не выть, не плакать, она даже говорить не могла. И ничего не чувствовала кроме отупения, от которого готова была вниз головой с последнего этажа.

Она не слышала, что говорит ей мать, не видела потерянных, сочувствующих взглядов Жанны. Не могла есть, не могла спать. Стеклянными глазами смотрела перед собой и постоянно вздрагивала.

То, что случилось с ней, никак не отпускало и терзало подробностями каждый час, каждый день.

Она не понимала, куда водила ее мать, не воспринимала женщину в белом халате. Она очнулась лишь увидев синюю форму. Следователь, мужчина лет тридцати мягко расспрашивал ее, а она с ужасом смотрела на него и понимала, что ее не отпустили и не отпустят, что все будет продолжаться, пока она жива. Что тот киллер совершил самое злое дело – оставил ее в живых, один на один с ужасом и позором, оставил жить, как хочешь, выбирать, пытаться смотреть в лица и глаза. И умирать не раз, а каждый день, умирать униженной, распятой сначала физически, теперь морально..

– Зачем ты это сделала? – прохрипела, вопрошая мать уже на улице.

– Что? А как ты хотела? Пусть ищут этих ублюдков! Пусть накажут!

А найдут и садиста – киллера. И Тома. И все будут знать, что она была с ним, и решат, что с остальными она была добровольно, и думать, что она шлюха. И никому она не докажет обратное.

И накажут кого угодно, только не виновных.

Дима целовался с девушкой в белом халате. Они так увлеклись друг другом, что не сразу заметили замершую в проеме дверей Варю.

Девица окинула ее оценивающим взглядом и, покосившись на Диму, вышла, отодвинув посетительницу с дороги.

– Что это значит? – прошептала Варя. Дима сунул руки в карманы брюк и прошелся по палате:

– Я не люблю тебя, – решился.

Она не понимала.

– Варя, наши с тобой отношения были детскими, а желания поспешными, – выпалил, гордо вскинув голову.

Его вид, тон, слова, показались Варе картинными, картонными.

– Ты хочешь сказать, что… Я твоя жена, фактически – жена. Я оплатила твое лечение…

– Вот! – ткнул в ее сторону рукой Дима с победным видом. – Я так и знал, что ты это скажешь! Так и знал, что будешь попрекать! А я просил тебя платить? Я о чем-нибудь тебя просил?! Ни о чем! – покачал пальцем перед ее лицом. – Это было твое решение и желание. И не нужно перекладывать на мои плечи ответственность за собственные поступки. И патетики тоже – не надо! Мне прекрасно известно, чем ты занималась, пока я болел! Ты не скучала. Ты сразу же нашла себе другого, более здорового, успешного. Так что, оставь свои упреки для себя! Я свой выбор сделал! Мне не нужна гулена, мне нужна жена. Ты не прошла испытание! Ты слабая! На тебя нельзя опереться!

Варю затошнило.

Она не стала слушать оправдательный монолог – все было ясно и понятно без слов.

Девушка пошла на выход, не зная, стоит ли вообще куда-то идти.

Все что она хотела, все ради чего жила, да и та, какой она была – прекратили свое существование. Прошлое отказалось от нее, настоящее было враждебным и выталкивало за грань человеческого сообщества, как злая хозяйка собаку в ливень из дому, будущее вовсе умерло, еще не родившись.

Мечты, желания, стремления, любовь, вера – были уничтожены. Ей ничего не осталось.

Весенний ливень ринулся ей на голову, громыхая по небу веселым громом.

Она подставила лицо дождю и смотрела в клубящиеся темные тучи, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Она понимала лишь одно – Варя умерла. Ее убили, предав и распяв за любовь.

В этом мире нет места искренним чувствам.

В этом мире короли только мужчины. Им дозволено все – предавать, лгать, пользовать, насиловать. Женщина в этом мире игрушка, тряпка, тварь Божья.

И никому не нужны чувства, чужие эмоции, тепло души и искренность сердца, здесь нужны только деньги и тело. Здесь все просто – выживает сильный, а слабый умирает. В этом мире гибнет все – иллюзии, мечты, любовь, верность, дружба.

Это ад, мир покойников, зачерствевших циничных душ, для которых существует только выгода. И нет людей – есть ступени к цели.

Ничего больше. Ничего.

А если так, то нет ничего, ради чего стоит жить.

И ничего больше – ни слова. Последняя страница, последняя строка.

Макс обшарил взглядом обложку – ничего.

Действительно – точка. И понимай, как знаешь, и думай, что хочешь.

Мужчина прислонился затылком к стене и сгреб бутылку. Хлебнул виски и уставился перед собой.

Трель телефона показалась далекой, чужой, как звонок с того света. Максим долго смотрел как, жужжа, трубка ездит по столу, прося взять ее и ответить, но даже руку не протянул.

У него было ощущение, что он провалился в яму с помоями, умер, как Варя Косицина. Какая-то неизвестная дурочка Варя вынула из него душу, выжала, высушила, как белье на ветру. Подкосила не касаясь. Фантомом, призраком влезла через строчки и убила.

Макс рассмеялся – а говорят, Бог есть. Если бы он был, такие, как Варя жили, жила бы мама, а Томы подыхали, как собаки, не успев причинить боль другим.