Виктор Мануйлов - Черное перо серой вороны

Осевкин, не дожидаясь провозглашения очередного тоста, налил себе водки, выпил, подцепил вилкой пластинку осетрины, сунул в рот, принялся жевать, поглядывая по сторонам. А по сторонам тоже пили, жевали, над столами медленно, но верно разрастался гул подвыпивших голосов, раскованный женский смех.

Какой-то долговязый тип встал из-за сдвинутых столов и, пошатываясь, направился к столу, за которым сидели Осевкин с женой и Нескин.

– Пардон, – расшаркался тип, предварительно икнув. Редкие спутанные волосы были мокры от пота, на лице блуждала пьяная ухмылка, галстук распущен, пуговицы на белой рубашке расстегнуты до пупа, в руках бокал с коньяком или чем-то, на него похожим. – Моя фамилия Солонцев. Зовут Русланом, – продолжил тип, изогнувшись всем телом и с трудом приняв нормальное положение. – Я отец пацана… вернее сказать, отчим, но это не так важно, как бумажно… хар-хар-харрр! – коротко прокаркал он и, забыв, что должен сказать дальше, задергался, разводя руками и расплескивая золотистую жидкость из бокала. Наконец вспомнил, снова пару раз каркнул и наконец-то закончил оборванную фразу: – …который тебя оскорбил. Эт-то оч-чено плохо, когда оскорбляют гостя. Люб-бого. – И помотал перед своим носом пальцем. – Я ему врезал. Он запомнит, как лезть в дела взрослых. Черт его знает, где он набрался такой дряни. Но я разберусь. Генерал этот – старый дурак. Все идет от него. Внучка его… моя жена… – неопределенный жест за спину, – … учителка. А учителки – они все дуры. Ты, братан, не обращай на них внимание. Все мы – сволочи. И те, и эти. И я – тоже. Но на нас, сволочах, держится Рос-си-я! Вот! Хахр-хар-харрр! – снова закаркал он, дергаясь всем своим долговязым телом. – Еще с тех пор… ну там… – он повел рукой куда-то вдаль и закончил: – …тыщу лет назад. Давай, братан, выпьем за тебя. Ты мне нравишься. А? Ты как?

– Давай выпьем, – произнес Осевкин, вставая и тоже держа в руке бокал, но с водкой.

Солонцев шагнул к нему, запнулся за ножку стола, чуть не упал, и упал бы, если бы его не подхватил Осевкин. Они выпили то, что осталось в бокалах. И Соломцев плюхнулся на свободный стул. С трудом утвердив голову в вертикальном положении, он неожиданно обнаружил рядом Наталью, вытаращил на нее белесые глаза, поворачивая голову то на один бок, то на другой, точно сова, попавшая на солнце. Затем качнулся к Наталье и вцепился рукой в подол ее платья.

Наталья тихо взвизгнула и отпрянула от Солонцева, стараясь вырвать из его цепких пальцев подол, но тот держал крепко и пьяно ухмылялся.

Осевкин поставил бокал, молча подошел к нему, оторвал от стула, развернул к себе спиной и двинул под зад коленом с такой силой, что Солонцев с десяток шагов бежал между столами, пытаясь за что-нибудь ухватиться, вытянувшись почти параллельно земле, и только потом сила тяготения одолела инерцию движения, и он врезался в стол, свалив там все и всех, что и кого мог свалить.

Завизжали женщины. Поднялись кое-где мужчины, продолжая, однако, оставаться на месте и с самым решительным видом застегивая пуговицы рубашек и подтягивая галстуки.

Осевкин молча наблюдал все эти приготовления, кривя узкие губы и щупая змеиным взглядом каждого из поднявшихся мужчин. Ему очень хотелось подраться. Уж он бы показал этим дебилам, что такое человек, прошедший суровую школу жизни, в то время как они, эти дебилы, сидели под крылышком своих чиновных родителей и выжидали, когда наступит их время.

Среди валявшихся на гранитных плитах тарелок, битого стекла, остатков пищи, опрокинутых стульев и стола, запутавшись в скатерти, копошился Солонцев и матерился самыми последними (смотря откуда смотреть) словами.

Явно назревал скандал.

Чуть поодаль от стола Осевкина топтался редактор местной газетенки «Угорские ведомости» Ефим Угорский, ожидая развязки и прикидывая, кому и за сколько можно будет продать этот скандал, и так продать, чтобы никто из вершителей судеб местного масштаба об этом не пронюхал.

Откуда-то вынырнул мэр Угорска Андрей Чебаков, а с ним двое плечистых парней, Солонцева подняли на ноги и увели. Решительные мужчины уселись на свои места возвращать свои рубашки и галстуки в либерально-демократический вид. Мир был восстановлен. Черные ящики с многоваттными динамиками выбросили из своих утроб несколько сотен децибел, оглушив всех пирующих и сразу же вызвав у них рефлекс конвульсивного движения. Дамы завихляли бедрами, из глубоких разрезов юбок выпорхнули загорелые ножки – и праздник продолжился, будто ничего и не случилось.

– Ладно, повеселились, поехали домой, – произнес Осевкин, но его не могли услыхать даже близко сидящие люди. Однако Наталья догадалась, с привычным испугом глянула на мужа и с готовностью вскочила на ноги. Вслед за нею поднялся и Нескин.

Они молча проследовали к пристани. На этот раз их никто не удерживал.

– Все спокойно? – спросил Осевкин у ожидавших их охранников.

– Спокойно, шеф.

– Тогда поехали.

Озеро лежало перед ними неподвижной зеркальной гладью. Ни ветерка, ни плеска волны, ни шороха листвы. Голубая лунная дорожка пересекала озеро из края в край, и лишь робкие круги на воде играющей рыбы слегка рябили неподвижное величие. Даже не верилось, что какое-то время тому назад здесь, как в трубе, гудел порывистый ветер, клоня к самой воде камыш и гибкую лозу ивняка, шумели верхушками сосны и торопливо плескались пенистые волны.

Однако пассажирам катера, который, взревев мощным двигателем, врезался в эту тишину и неподвижность, было не до красот природы. Осевкин и Нескин проигрывали в уме одни и те же варианты выхода из создавшегося кризиса, но каждый с позиций своих интересов. Жена Осевкина Наталья, забитая мужем (хотя он ни разу не тронул ее даже пальцем), с самого начала их супружества исполнявшая роль прислуги при его особе, обязанной являться перед ним по первому же зову, а все остальное время как можно реже показываться на глаза, трепетала от одного его взгляда, двигалась по дому бесшумно, бочком, и хотя муж был на двадцать два года старше ее, считала, что он ее осчастливил, взяв себе в жены, никогда не лезла в его дела и ничего не знала о его прошлом. Ее неразвитый ум, замерзший на подростковом возрасте, даже сегодня, когда она узнала о своем муже такие ужасные вещи, не мог охватить их во всем объеме и соединить с сегодняшним днем. И от этого она коченела, материнским инстинктом осознавая опасность этих неожиданно свалившихся на нее знаний для своих детей, вместе с тем не понимая, как защитить их от этого знания и как защититься самой.

Едва они вошли в дом, Осевкин велел:

– Пришли Ленку, а сама иди спать.

– Хорошо, – прошептала Наталья и бесшумно растворилась в глубине дома.