Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь

Короче, нарушитель с нарушительницей ходят по лесочку, по бережочку. Что-то он несёт, она лепечет. Нарастающий словесный флирт.

(Нынешнее время рождает новые слова и их некоторое переосмысление. Например, сейчас можно бы флирт назвать вербальным. Или: он задействовал всё свое умение вербально обволакивать партнёршу, озвучив банальные истины, чем озаботил её душу, затуманенную ежедневной вечерней виртуальной жизнью. В то время ещё не были столь зомбированы телевидением, как сейчас.)

На этом пустом уровне, что сейчас записано в скобках, он и вёл свою атаку на душу и тело цветущей язвенницы. Ох, неохота пересказывать пустые слова их трещащего диалога. Солнце всё больше нагревало воздух, землю, утепляло и души их. Трава уже приняла почти летний вид. Плащи, которые зачем-то они надели, были явно лишними. В конце концов, на границе леса и берега, в окружении цветов, он расстелил свой плащ, и они уселись, продолжая что-то верещать. Хотя уже и помедленнее. Какая благодать: солнце, весна, тепло, зелень, на пленере (это из банальностей языка прошлого) ещё пока безлюдье.

Они сидели, потом легли, подставив солнцу свои лица. И говорили совсем мало. Ефим взял Варину руку и положил себе на границу груди и живота. Варя руку не убрала. Уж не знаю, продолжать ли дальше. Всё как всегда. Правда, позволит ли Варя продолжить, не вспомнит ли она о язве? Не понадобится ли Ефиму опять его авторитет врача? Вряд ли должна мешать жизни болезнь, оставляющая человеку хоть какие-то силы. Что касается Ефима, так он своим инфарктом пренебрегал и даже более того, пользовался им как знаменем, помогающим ему в его эротических вожделениях. «Солнце уже почти летнее. А?» «Угу. Тепло. Хорошо». «А тебе, Варь, не жарко в твоей шерстяной кофточке?» «Пока нет. Да её же и не снять всё равно». «Нет, конечно. И не надо её снимать». Он осмотрелся. Вокруг никого. Тишина. Лишь чуть шелестят молодые листочки. Они ещё незрелые, упругие и не очень поддаются воздушным колебаниям. «Солнце прямо в глаза. Зря я не взяла тёмные очки». «А ты закрой глаза. Или я сейчас прикрою тебя». Он приподнялся и склонился над её головой, так что тенью своей прикрыл от солнца лицо». Варя засмеялась: «Так долго не продержишься. Устанешь». И он улыбнулся: «Шея устанет? Ну, и упадёт голова к тебе на грудь». Засмеялись оба. То есть, ни да, ни нет. Вскоре шея и устала. Вообще-то, что с шеей, неизвестно, но голова его на грудь её упала… Легла. Варя ничего не сказала. Он повернулся лицом к ней. Варя молчала. Он приподнял своей рукой её голову и поцеловал в губы. Сначала легонько, чуть прикасаясь. Её губы раскрылись, расслабились. «А может, не надо?» «Что не надо? Целовать?» «Всё не надо». Он повторил. «Давай сначала язву вылечим». «Причём тут язва? Любовь, вполне, оздоровительное мероприятие». «Холодно» – совсем уж не уверено буркнула Варя. «Согрею. И язву тоже». «Слушай. Нет. Дай привыкнуть к тебе». «Привыкай». «Тебе нельзя». На этот раз засмеялся доктор. Он положил свободную руку на её колени. «У меня юбка на резинке». Дальше уже и говорить было нечего. Наконец, заработала и женская рука. Она расстегнула ему ремень, брюки…

На следующий день, в субботу, они повторили свою прогулку, но весна брала своё, нарастающее тепло, выходной день ликвидировали безлюдье и в лесу и на берегу. У Ефима в палате сосед был настолько зациклен на своём инфаркте и диабете, что подкатиться к нему, чтоб он выкатился на срок на волю, заведомо получить предложение катится от него… адреса известны. «Не мытьем, так катаньем». Вот именно: ни мытья, ни катанья. Но, тем не менее, так или иначе, но несколько дней они как-то устраивались.

Ужасна обстановка долечивания людей, полностью ушедших в свои недуги и недомогания. Варя создавала возможность существовать в дурных условиях человеку, возможно и не критичного, но, тем не менее, не ощущающего себя больным. Какой к чёрту инфаркт, когда его вожделения и рядом с болезнями не лежали. Спасибо, Варя…

Вспоминать дальше нет никакого смысла. Сначала его одолевали режимные требования коллег врачей-курортологов. Там не сиди, туда не ходи, здесь не кури, ну и так далее. А вскоре присоединилась и Варя со своими капризами. Так не сиди, быстро не ходи, рядом не кури… Эх! Варя, Варя! Как и реабилитационная больница, санаторий тоже удостоился от Ефима побегом. Санаторий? Вот именно. А Варя, что? Уже не причём?

А он сидел. Знал же, знал. Но… Вся жизнь… Всё насмарку. Она надвинулась на него. Ох, эти спасительные объятия и поцелуи, которые отвлекают от… Ну… Ну же! Он обнимал, а она расстёгивала ему рубашку. Он целовал и мешал ей. Он продолжал целовать, а руки свободны. Нет – руки-то заняты. Наконец, он перестал обнимать и занялся ремнём, застёжкой на брюках.

Всё! Всё, наконец, сброшено. Всё ненужное, лишнее, мешающее. Он сидел – она надвинулась на него сверху. Он сидел, а она… Перехватило дыхание. Хотел что-то сказать. Только звук какой-то издал. Выдох, выдох без вдоха.

– Да, да! Ой.

– Что? Тебе что-то не так?

– Ох, нет. Так. Так! Ой. Ой – о чём ты сейчас. Да. Да-да-да… Ну. Ага.

– Милая! Губы, губы…Родная. Счастье моё. Ты. Ты. Говори ты.

– Ты… ты… У-у-у-мм-ы.

…………………………….

– Ох. Зачем нам этот марафон?

– Что? Тебе?…

– Да-да!

– Иланочка! Как я люблю тебя.

– А я как вас люблю.

– Опять «вас»? Нужен марафон, чтоб ты не говорила «вы»? У меня на это сил не хватит. – Смеется.

Она сидит рядом, обнимает его. Целует в мочку уха, ниже, ниже, в щёку, шею…

– Пойдём в постель. Ляжем. Может, просто полежим. А?

Илана не ответила, а молча пошла…

Он следил за ней взглядом. «Родная девочка. Она и в постели, как ребёнок. И в постели никакой политики, никаких… ничего, что говорило бы о зрелом сексуальном прошлом. Какая замечательная, какая чистая, искренняя. А бельё… Конечно, она рождена для сексуальной жизни. Такое бельё не для себя надевают. А ведь не знала, что сегодня будет у меня. Или я… Или я просто влюбился, словно «отважный капитан, что объездил много стран и не раз бороздил океан». Или я просто ослеп и «влюбился, как простой мальчуган». Она рождена для полноценного секса, а не только для исполнения физиологических обязанностей. Для украшения жизни. Родная моя… Любимая, будто… Будто много лет любимая».

Они лежали в постели. Со своим человеком, с любимым можно и не говорить. С любимым так хорошо молчать. С любимым всё понятно без слов. С любимым хорошо молчать. Рядом любимое тело, от которого так не хочется оторваться. Так бы до конца жизни лежать и чувствовать родное тепло. Такого тепла он никогда в жизни не знал и не чувствовал. Они лежали рядом и оба смотрели в потолок. Он смотрел. А она, может, тоже. А может, глаза закрыла…. Обнялись и лежали не как мужчина и женщина, а как два отогревающихся человека. А потом они вдруг, враз, как говорится, не сговариваясь, прижались ещё сильнее друг к другу, сплелись… «Скрещенье рук, скрещенье ног, судьбы скрещенье…» Господи, как он жаждал судеб скрещенья! Будет ли? Судьба только начинается. Отогрелись………