Дмитрий Лабзин - Осколки фарфорового самурая

Мужчина сдавленно прошептал, что они женаты и ждут ребёнка – эта новость волной пронеслась над головами заложников. Только теперь из его глаз потекли крупные слёзы. Определить логику чужих поступков практически невозможно. Вряд ли у безжалостного убийцы дрогнуло сердце, но он приказал своим подчинённым найти способ доставить раненую женщину на позиции федералов. О том, что приказ исполнен, мы узнали чуть позже.

Нас познакомил Мартен Паж. Это случилось в книжном магазине, куда я случайно забрёл, подчинившись внутреннему голосу. Он обещал мне нечто особенное и не обманул моих ожиданий. Можно часами ходить между стеллажами, заставленными всевозможной литературой, и уйти ни с чем. В особенно неудачные дни я постоянно натыкаюсь на рекомендованные кем-то шедевры, как правило, не имеющие абсолютно никакой ценности, кроме гигиенической, и прочую любовно-детективную муть. А бывает достаточно всего пяти минут и пары промахов, чтобы получить жемчужину в свою и без того небедную коллекцию. На этот раз мне невероятно повезло, и в бессистемном поиске я наткнулся на очень хорошо изданную французскую серию, в которую попала бесподобная «Стрекоза её восьми лет». Я помню, как от одного названия у меня по спине пробежала сладкая дрожь от предвкушения высшего наслаждения, какое только способна доставить литература. Я открыл книгу, и улыбка Фио заворожила меня с первой же страницы, навсегда оставив за собой уютную комнату в общежитии моего любящего сердца.

В тот момент, когда я захлопнул книгу, её бесконечно прекрасные голубые глаза бесцеремонно ворвались в мою жизнь. Разрушительная волна цунами прокатилась по моей душе, не пощадив моего прошлого, настоящего и будущего. Она была обворожительна и очень мила в своём стильном чёрном пальто, синих джинсах и полусапожках на небольшом каблуке. Шарф был элегантно обмотан вокруг ручки сумочки: в магазине душновато. Я онемел от восторга, возможно, впервые в своей жизни столкнувшись с идеальным образом женщины, который много лет назад был создан сознанием бескомпромиссного юноши и хранился в его глубинах именно для этой минуты. Сколько раз я представлял себе эту милую улыбку и слегка вздёрнутый носик, глаза с искоркой лукавства и волнистые волосы. Сколько раз я пытался отыскать всё это, изучая проходящих, проезжающих, пробегающих мимо девушек, а когда неожиданно столкнулся со своей избранницей, был совершенно к этому не готов. Казалось, что прошёл час, пока я смог сосредоточиться, когда на самом деле моя душевная революция уместилась в паузу между двумя ударами капитулировавшего сердца.

Вдобавок к невероятной внешности природа одарила её очень красивым бархатистым тембром голоса, прибегнув к помощи которого, она пыталась мне объяснить, что этот экземпляр книги последний, а ей он крайне необходим. Я согласился обменять напечатанный роман на посещение ближайшей кофейни и, в идеале, на роман реальный. Это был совершенно чудесный час. Я пил раф, она потягивала свой ирис, и мы болтали о литературе и о роли хорошего чизкейка в разговоре об искусстве.

Смешно подумать, но мы были настолько увлечены беседой, что совершенно забыли представиться друг другу. Когда мы синхронно вспомнили об этом накануне второго свидания, то решили сохранять инкогнито и дальше, продержавшись в состоянии полного неведения почти месяц. Презрение одного из основополагающих правил этикета очень быстро сблизило нас, раскрепостило, дав волю фантазии: мы выходили из положения с помощью всевозможных прозвищ, правда, лишённых обычного для них налёта пошлости.

Однажды подруги окликнули её, когда мы прогуливались в один из последних тёплых дней той осени, и наша тайна перестала существовать. Они в шутку ругали её за то, что она прятала такого милого молодого человека от своих друзей-людоедов, а я улыбался и думал о том, какое красивое и подходящее у неё имя. Как только самоназванные Сирены удалились, я открылся, и мы сошлись на том, что у нас идеальные имена.

Мало что может сравниться с первыми днями и неделями взаимоотношений, обещающими стать идеальными. Мы много гуляли, благо октябрьская погода ещё позволяла, разговаривали обо всём подряд, в том числе и о литературе, которой многим были обязаны. В её предпочтения странным образом входили поэты-символисты и пара типично женских штучек вроде Экзюпери и Ремарка. Её удивляло моё увлечение Набоковым. По моему совету она прочитала «Дар» и осталась совершенно безучастна. Но через пару лет, наткнувшись на «Просвечивающие предметы», влюбилась в американский и швейцарский периоды его творчества.

Всё было настолько идеально, насколько это вообще возможно, словно мы не встретились, а совпали, и совместная жизнь была прекрасной иллюстрацией толстовского счастья по-своему. Наша первая ссора случилась через месяц после знакомства по вполне пустяковому поводу – мы претендовали на одну и ту же половину кровати. Бессмысленность спора обнаружилась уже на утро – мы лежали валетом поперёк кровати у изножья. Я слегка прикусил большой палец на её левой стопе, и мир был восстановлен, хотя мы и не успели сказать своему оружию «Прощай!»: битва подушками считалась в нашем доме лучшей зарядкой.

На этом месте стоял дом, в подвале которого три недели провёл в заточении предводитель крестьянского восстания Емельян Пугачёв. Неплохая энергетика для храма искусства.

За полтора века своего существования театр перестраивался несколько раз, и каждый архитектурный стиль оставил свой неизгладимый след. В самом начале последней четверти девятнадцатого века один отставной капитан не смог более сопротивляться тяге к прекрасному и всего за год выстроил внушительный по тем временам развлекательный комплекс губернского масштаба. Под одной крышей оказались гостиница, ресторан и театр, вскоре разорившие своего создателя. Новый хозяин оказался натурой менее утончённой и потому в дела театральные совсем не лез. Вместо этого очаг культуры сдавался любому способному его содержать и платить аренду прижимистому купцу. Потом был пожар и ремонт, затем пришли гражданская война и советская власть. Про театр вспомнили только в шестидесятых, когда опять же за год придали ему современный облик архитектурного монстра. Половину исторического фасада снесли. Главный вход был перенесён в заново отстроенную северную часть здания из стекла и бетона – характерное архитектурное решение того времени. Здесь разместились просторный вестибюль и гардероб на первом этаже, буфет и мужская уборная на втором. Всё очень строго и без особых изысков в интерьере, чуждых пролетарскому сознанию. Чуть левее от главного – вход служебный, для избранных с пропусками и известных лиц. Зрительный зал остался ещё от первой постройки, и если бы не простенькие откидные кресла, эффект от попадания в иную эпоху, где правили кринолин и хорошие манеры, смешанные с дорогим коньяком и французскими духами, был бы гораздо сильнее. Остальные помещения театра практически не перестраивались, изредка переживая лишь косметический ремонт. Так, сохранились кованые лестницы, ведущие на третий ярус, здание ресторана и гостиницы переоборудовали в подсобные помещения, костюмерные и мастерские. Собственно, второе здание театрального ансамбля практически не изменилось, сохранив архитектурные очертания, характерные для рубежа прошлого и позапрошлого веков. Сквозь его двери обычные посетители попадают в Малый зал, где дают представления молодёжные труппы, протекает репетиционный процесс, а также проходят собрания служителей Мельпомены и Талии по наиболее важным вопросам жизнедеятельности театра.