Юрий Запевалов - Донос

Вот такой он был, наш БЗ.

В общем, в команду я вписался, освоился, вскоре меня даже избрали председателем лыжной секции института.

С учебой тоже все было успешно, когда мы были в городе посещение институтских лекций стало законом, а имея на руках лекции, сдать экзамены не составляло особенного труда.

Лекции обязательно, в день их прослушивания, надо было прочесть – это закрепляло услышанное и легко вспоминалось при подготовке к экзамену.

Практические занятия и курсовые работы тоже давались легко, при этом в курсовых я всегда выполнял новые разработки – пусть тема была еще только в литературе, но в курсовых я обязательно применял такие литературные новинки, с практическими расчетами применительно к конкретному предприятию.

Все шло по задуманному и четко разработанному плану на перспективу, а затем, практика на Челябинских шахтах и тот злополучный палисадник в Коркино.

В Свердловск я вернулся согнувшись, разогнуться не мог – швы не давали мне разогнуться, они расходились и начинали «слезиться». Дело в том, что там, в Коркино, я не долечился, уговорил врачей выписать меня пораньше, сказал, что поеду домой, там полежу, полечусь, успокоюсь. А в дороге швы разошлись, «слезились» и не срастались.

Настроение было отвратительным. В Свердловске прямо с вокзала я поехал к БЗ домой – расскажу, думал, все сразу да и в деревню, на молоко, к родителям, они ведь еще ничего не знают.

У БЗ, при виде меня, аж слезы выступили от досады – он многое поставил на нас с Генкой.

– А ведь я догадывался о чем-то этаком. Ты перестал слать отчеты по тренировкам, зная твое усердие и дисциплинированность, я сразу понял, что-то случилось. И вот он ты, молодец, добился таки своего, с дурацким твоим характером, вечно до всего тебе дело, вечно ты лезешь в каждую дырку нахальной затычкой!

– Мать! – позвал он жену – накрывай на стол, режима теперь у него нет, налей-ка нам чего-нибудь покрепче.

Я еще, по инерции, учился какое-то время в институте, даже пытался ходить на тренировки, заявлялся на гонки, но все валилось из рук, учеба не заладилась, бегать не мог, пошел вразнос, появились «друзья», стал завсегдатаем в ресторанах – пьянство, разврат, драки, какие-то дачи, деревенские домики с недельными оргиями, голые женщины, проходящие по кругу в «русской рулетке», узнал я о ней тогда впервые, это когда девочки становятся в круг, выставляют голые попы, юные жеребчики идут со своим «стоячим» хозяйством по живому кругу, по разу вставляя каждой девочке через «зад» – кто куда попадет – и проигрывает той, на которой «кончил».

Как-то сидим мы всей своей ватагой в ресторане «Отдых», что располагался тогда в одном из подвальных помещений на улице Луначарского, изрядно уже подпили, подходит к нашему столику какой-то смазливый «музыкальный мальчик», шепчет мне на ухо – «Юра, там наших бьют, в туалете» – я бегом, врываюсь, никого, два мента хватают за руки – «что, мастер, попался!» – Я по зубам, бегом на выход, ушел дворами, больше в «Отдыхе» не появлялся, но понял, что «на крючке».

Разврат требовал крупных денежных затрат, вначале меня завлекали за имя, за известность, но вскоре это исчезло, потребовали и от меня равноценных взносов «за девочек». Денежные долги росли и, наконец, привод в милицию.

Что мы там натворили в пьяном виде, никто не помнил, но видимо не очень опасное, так как нас отпустили, после письменного обязательства – «завязать!».

И я как будто проснулся. Отлежался неделю в общежитии, пошел в деканат и оформил «академический отпуск». На один год.

Больше в институте не появился.

Так за что же сидел я в тюрьме? За какие такие грехи, за какие недоработки, за какое преступление?

Обвинения, предъявленные при аресте, не только абсурдны и нелепы с позиций юриста, они насмешливы по сути своей над теми, кто подписал эту «глупость». Однако ж, людей этих я познал, общаясь с ними – далеко не глупые люди, скорее даже умные люди, и видят глубоко, и смотрят пронзительно, нет, такие на «туфту» не клюнут, эти действуют сознательно, целеустремленно, умело.

Значит, посадили меня не случайно, и посадили за что-то другое.

За что?

Работать на государство я начал рано, с двенадцати лет, как и многие пацаны моего поколения. Конечно, делал я то, что мог, что было мне, пацану, под силу.

Работал в колхозе с лошадью, запрягал ее с самого «ранья», возил и мусор, и отходы, и дрова, и продукты развозил по магазинам, или обслуживал столовую. Работал и на покосе, и на посевной, и на уборочной. Делал то, что поручали, что надо было делать, что никто другой делать не мог – накладно было поручать эти работы взрослому мужику. В те-то годы, когда так не хватало мужиков этих.

Но, взрослея, мы, пацаны, начинали работать на все более тяжелых сельских работах. Да и не только на сельских – катали бревна на пилораме, гоняли плоты на лесосплаве, подрабатывали грузчиками на разного рода складах, загружали и разгружали железнодорожные вагоны и речные баржи. После седьмого класса, это с четырнадцати лет, я уже стоял в рядах косарей на колхозном покосе, а там отстать невозможно – вмиг «пятки отрежут». После восьмого класса – возил мешки с зерном от комбайна, старые рогожные мешки, под сто килограммов – их ведь поднять с земли надо, погрузить на телегу и все это на ходу, в движении – не отстать от комбайна!

Вырос нормально, в школе не отлынивал, был на острие ударных начинаний, руководил и пионерией, и комсомолом, «затычка», как иногда мы говорили, в каждом трудном дел. И конечно же, организатор выполнения новых, всегда «последовательных» решений Партии и Правительства.

Надо признать, то было время огромного энтузиазма всего народа, абсолютная вера в родное советское правительство, в руководителей, в Сталина. Так и в городе – любое начинание и решение городских властей подхватывалось на предприятиях, в учебных заведениях, школах с воодушевлением, шли на «субботники», на посадку деревьев, кустарников на городских улицах, уборку строительного мусора на новостройках – люди шли добровольно, с большой охотой, с песнями, музыкой, митингами! Никому и в голову не приходило, что за такие работы надо требовать какую-то оплату, вознаграждения, благодарности. Участие в таких работах считалось честью, работы выполнялись с радостью, и все это было не показное – естественное!

После окончания института я не ушел на «агитационные», советско-партийно-профсоюзные должности, хотя предложений имел достаточно, в том числе и в газету, и на работу в различного уровня Советах. Нет, сразу после института ушел в производство.

В производстве мне казалось все проще, яснее, там если ты тупой, не способен организовать программу, руководить хотя бы бригадой, там тебя быстро распознают и при случае выпроваживают куда-нибудь на общественно-политические, «выдвиженческие», должности.