Николай Удальцов - Бешеный волк (сборник)

Пусть на сажень, пусть на вершок.

Один раз он уже почти достиг вершины, вновь увидел покрытую снегом тундру, но в последний момент у него не хватило сил, и волк сполз в воду.

Ткнулся во что-то мягкое, прижатое к берегу течением и увидел труп кейна. Одного из тех, что шел с ним. Одного из тех, что сохранил больше сил и оказался более проворным в погоне за пищей.

Со временем этот кейн должен был стать соперником старого волка в борьбе за волчицу. И подчиняясь Великому закону жизни рано или поздно победить старого волка и изгнать его из стаи.

Теперь, упираясь задними лапами, волк столкнул обратно в поток, уже успевший раздуться труп будущего победителя в борьбе за жизнь.

Труп.

Жизнь не посчиталась с Великим законом жизни.

Труп молодого, уже успевшего утолить голод и еще недавно полного сил кейна уносило течение, перевернув его на спину смешно выставив рогульками вверх его, наверное, не сломанные лапы. А старый волк боролся за жизнь с болью в своем переломанном льдом теле.

Наконец волк одолел подъем. Повалившись на вершине холма, поверив во временную безопасность, потеряв последние силы, он погрузился в забытье.

…Когда волк очнулся, не то, чтобы темнело, просто солнце, совращаемое переменой погоды, краснело, а перед ним, внимательно и удивленно глядя на раненого волка, скаля свои желтые зубы, стоял песец.

Тот песец, что опрометью бежал, не разбирая дороги, ощутив чуткими ноздрями лишь отдаленный запах волка, теперь стоял перед ним, быстро и часто дыша, скаля пасть и не думая убегать.

Это тоже был Великий закон жизни – хищник, переставший быть охотником, становится жертвой. И вековой инстинкт, рожденный этим законом, говорил песцу, что лежавший перед ним волк, перестал быть охотником.

Волк понимал это, но не собирался сдаваться. Он не хотел подчиняться Закону.

Он поднял морду и оскалил пасть. Песец на мгновенье отпрянул и ринулся в атаку, но промахнулся, поскользнувшись на глинистом подъеме.

Волк сомкнул свои челюсти на горле врага. Раздался хруст, и песец не тявкнул ни разу. Борьба была кончена.

Вернее, она продолжалась.

Но теперь у волка появился шанс – он был сыт.

Не надолго, на миг, но сытость принесла забытье.

Когда волк очнулся, он понял, что это временно.

Белая беззвездная тундра вступала в свои права, принося понятные только волку звуки, шорохи, запахи. С реки потянуло холодом.

Странным холодом. Холодом одиночества.

Что он мог, израненный, обессиливший, умирающий волк, посреди, ставшей враждебной земли. Добытчик, ставший добычей.

Его час приходил. Волк ждал конца. В борьбе за жизнь он сделал все, что мог, но жизнь побеждала его.

У волка уже не было сил бороться, и он закрыл глаза.

И тут он ощутил присутствие человека.

Не рядом, не близко, а где-то с подветренной стороны, зарождался этот запах, проносимый ветром, может не один километр, ослабленный расстоянием и, едва различимый, достигал волка.

…Здоровый сильный волк – хозяин в тундре. Ему не страшен ни белый, ни бурый медведь, ни росомаха, ни кречет. Они просто не враждуют. Только человек сильнее волка, и потому их пути никогда не сходятся. Волк уступает человеку дорогу. Но если их тропы пересекаются – горе человеку, если он не успеет поднять ружье.

И, потому, они враги. Смертельные.

Но сейчас у раненого волка было слишком много иных врагов. И потому, оставляя последние силы, ломая все жизненные рефлексы, волк пополз к человеческому жилью, туда, куда не придут другие хищники.

Он ни на что не рассчитывал, не надеялся на защиту. Он просто полз.

Редко к человеку приходит желание задать себе простой и житейский вопрос: «Как я здесь оказался?» Видимо для этого требуются особенные обстоятельства: одинокая лодка посреди моря или скамья подсудимых. Впрочем, скамья подсудимых не исключает позу. В полном одиночестве всякая поза – абсурд.

Илья Облинский сидел в аэропорту «Сыктывкар» в жестком и неудобном кресле, положив рюкзак у ног, и смотрел в окно, где косые капли мелкого дождя разбивались о стекло, и растворялись в сером, скучном мареве непогоды.

Впервые у него появилась возможность задуматься о том, как произошло все это. Вернее, как все это могло произойти.

Могло произойти.

Могло.

В шумном зале аэропорта «Сыктывкар», вдалеке от людей, способных дать здравый совет – хотя не известно – существуют ли такие люди, и, уж тем более, бывают ли такие советы, – Илья Облинский вспоминал последние из прожитых им лет.

Если бы ему пришлось писать мемуары, он, пожалуй, начал бы их такими словами:

«В конце концов, жену каждый выбирает сам!

В конце концов, жену каждый выбирает сам…

К чему потом пенять на судьбу».

В ее отношении к себе, Илья сразу почувствовал людскую породу, называемую серьезной.

Серьезной.

И серьезность эта захватывала медленно, но очень верно.

И уже через год после свадьбы: «Ты опять собрался в четверг в парилку с приятелями? Наверное, парилка тебе дороже меня?»

Вообще для того, что бы сравнивать жену с парилкой, видимо, нужен какой-то особый вкус к обстоятельствам.

Илья этого не понимал и бросал привычки. Реже и реже встречался с товарищами, а вокруг слышал: «С женой тебе повезло. И красавица, и умница, и о тебе заботится…»

Заботится.

МНС без ученой степени – это всего сто тридцать, и однажды: «Илья, почему бы тебе не устроиться еще куда-нибудь на полставки?» – прозвучало, казалось, вполне естественно: «Лишние деньги нам совсем не помешают…»

«Лишние деньги» не помешали, но у него совсем не осталось времени, и над диссертацией навис маленький, но вполне осязаемый крест.

Нужно было заниматься «лишними деньгами».

А потом все было – проще некуда: «У Семеновых новый телевизор».

Черт с ними, – хотел сказать Илья, но ничего не сказал.

«Они нас к себе приглашали во вторник». «Но во вторник я работаю». «Тогда я пойду одна».

– Тогда я останусь один, – должен был подумать Облинский, но ничего не подумал, и однажды, взяв деньги в кассе взаимопомощи, он купил цветной телевизор.

Илья не хотел делать никаких сюрпризов – сюрпризы он вообще считал глупостями – но ничего не сказал жене заранее. Просто это было ни к чему.

Поднимаясь на четвертый этаж с большой картонной коробкой в руках, он создавал шум, сравнимый с шумом, который создает полк тяжелой артиллерии, перебираясь с одних укрепленных позиций на другие. И все-таки, они не услышали ничего.