Дмитрий Раскин - Хроника Рая

– Если скажу, что соскучилась по Университету, вы же не поверите, Анна-Мария, так?

– Не буду изводить себя догадками.

– Я не к Прокофьеву. Не беспокойтесь.

Госпожа Ульбано не удостоила ее деланным недоумением, что-то вроде: «Мне-то что, о чем ты вообще, деточка?» Вообще ее ничем не удостоила. Вот за это, наверное, Мария ее и любила, в свое время, конечно. Мария изжила в себе зависимость от нее (не такую уж и сильную, кстати), но эта исчезнувшая привязанность, подобно ампутированной руке у раненого пока что еще зудела.

Госпожа Ульбано решила, что надо будет все-таки кое-что прояснить с Оливией. Девочка что-то распустилась в последнее время.

Госпожа Ульбано одной только мимикой дала понять, что считает эту тираду доказательством любви Марии к ней, которую она по причине «переходного возраста» преодолевает сейчас. Она не была уж очень уверена в этом, но почему же не продемонстрировать уверенность. Мария же продемонстрировала, что госпожа Ульбано несколько смешна в этой своей уверенности.

Госпожа Ульбано сказала с улыбкой (которую Мария поняла как признание ею «ничьей» в первом раунде):

– Деточка, кажется, привыкла к заискиванию великовозрастных интеллектуалов, потому как выдает свидетельства: «не отстал от времени», «мыслит правильно», «почти что совпал с прогрессивным мировоззрением». Только вот незадача: мне-то не надо.

– Надо, Анна-Мария, надо. Вы можете насмехаться над нашими принципами, наслаждаться своим превосходством над нами по причине, разумеется, нашей «мировоззренческой узости». Вы можете презирать нашу борьбу и наше мужество (куда как достойнее упражняться на девочках в психологических изысках), но за сертификатами (я всегда отдавала должное вашему остроумию, Анна-Мария), все вы придете к нам. И ваша потребность в сертификате, поверьте мне, завтра будет гораздо острее, даже по одним только геронтологическим причинам. Это ощущение, что перестала чувствовать, слышать время. Все вы встанете в эту очередь.

– Обрати внимание, Мария, – ты все время говоришь «мы», «вы», «мы и вы». А я говорю про себя, за себя и только.

– Ладно, вот вы – именно вы – Анна-Мария Ульбано! Я признаю ваше право быть такой как вы есть. Но сами вы так уверены в нем, непоколебимо, непробиваемо, что становитесь просто смешны. Снисходительно (снисходительность ваша настолько искренна, что есть не высокомерие уже, а добродушие!) – снисходительно взираете на «процесс протекания жизни», на людские попытки «насчет целей и смыслов жизни». – Мария чувствовала, что говорит сейчас «языком Прокофьева», что само по себе усиливало желчеотделение. – Только что вы такое несете в себе, что дает вам такую вот снисходительность?! Несете настолько привычно, что позволяете себе даже иронизировать над этой вашей драгоценностью. (Разве может быть доказательство достовернее?!) Но вот незадача – сказочной драгоценности этой и нет. Вообще! Впрочем, для вас это, должно быть, всего лишь еще одно подтверждение вашей избранности.

– В моем лице ты не иначе как разоблачила весь европейский индивидуализм?

– Можете издеваться сколько угодно.

– Знаешь, Мария, если серьезно, и я и ты, в меру сил и по-своему каждая… как сказать?., генерируем сколько-то пошлости – и ты и я, и все мы, в куче ли, в полноте свободы – выбрасываем сколько-то пошлости в мир. Жизненные выделения у нас такие, что поделаешь. Мир от этого не рухнет, разумеется, но дышать становится противно временами… неинтересно, во всяком случае.

– Совершенно верно, если вы, конечно, о собственных взглядах.

– Взгляды, наши идеи, мировоззрения – они, наверное, производное здесь, не больше.

– Праздная философия, и только.

– То есть надо действовать, бороться?

– Вам? Вам, наверное, и вправду не надо.

– Да, ты права, этот наш разговор не имеет ни малейшего смысла.

– Разумеется. Но моя жизнь его имеет, а ваша, как вы всегда с удовольствием говорите, нет.

– Это не «удовольствие» (пусть я, разумеется, давала повод услышать именно так). Я просто привыкла.

– Не иметь смысла можно по-разному. Одно дело, когда его не имеет Лоттер. Ну, а так, как у вас…

– Я, знаешь ли, опробовала разные варианты. И кажется, остановилась на том, на чем смогла.

– В пользу шарма?

Госпожа Ульбано рассмеялась, пожала запястье Марии. Мария напряглась, но это пожатье не было ни покровительственным, ни жеманным.

Они еще сколько-то поболтали о том, о сем, поупражнялись в остроумии насчет общих знакомых.

Когда Мария ушла, госпожа Ульбано подумала: «Что-то в последнее время слишком много “пересечений” с Прокофьевым, “насчет Прокофьева”».

Лекции был придан статус публичной. Чтобы было побольше слушателей, хотя ясно, что со стороны, кроме Лехтмана, все равно никто не придет. И чтобы присутствие членов Совета попечителей было не столь нарочитым – как бы пришли из интереса к теме. Вот такой вот фиговый листочек.