Дмитрий Раскин - Хроника Рая

Две старушки-родственницы провели тотальную мобилизацию местных юристов и требовали генетической экспертизы и освидетельствования старичка-сына на предмет вменяемости. Тот куда-то исчез, но зато «на горе» появился самый высокооплачиваемый адвокат «долины» с доверенностью. Он сразу же созвал журналистов и продемонстрировал редкое даже по нынешним временам искусство чрезвычайно интригующих недомолвок. Пресс-конференция и нужна была именно, чтобы не сказать. Из несказанного становится ясно, что притязания его клиента на особняк (пусть и с поправкой на все адвокатские преувеличения) достаточно серьезны, но будет так же и некое дело о чести. На вопрос об отце старичка (любовнике Кристины) «Кто?!?!» Последовало: «У нас есть не только факты, но и доказательства». Далее мэтр дал понять, что оглашение имени будет иметь последствия.

Журналист Л. разразился пространной статьей, в которой в этом частном и безусловно юмористическом случае увидел предвестие скорого падения «горы», чему несказанно обрадовался, ибо «гора» должна была пасть в пользу правды и света, дабы развеялся весь этот «мистикокультурный туман», традиционно ее окружающий. Почему мы, давно уже не принимающие всерьез какие-либо сословные привилегии и предрассудки, продолжаем благоговейно неметь пред лицом предрассудков и привилегий культурных? В чем, интересно, качественная разница?! Не пора ли, извините, обрушить весь этот высокогорный обман во имя свободы и достоинства личности, коей надо бы наконец (!) начать борьбу за свои права и в духовной сфере. (Далее шел пассаж о тупиковом пути современной цивилизации.) «Долина» должна стать «горой», но уже реальной, густо замешанной на реальности. Кристина фон Рейкельн была у него самой Культурой, которой теперь предстояло ответить за все. Старичка-сына он видел могучей неоницшеанской фигурой, разоблачающей великую ложь Культуры. (К сожалению только, часть своего демиургического дара он тратит на борьбу за раздел имущества.) Затем у журналиста Л. следовали рассуждения о Добре и филиппики в адрес глобального мира.

Юристы готовили иски, публика предвкушала. В Университете гадали, с кем могла разделить ложе Кристина? (Как-то все-таки было непривычно: Кристина и ложе.) Возбужденное воображение хоть как-то сдерживалось только лишь хронологией. Так, Гете все же не мог быть отцом старичка-сына (кстати, а сколько сыну?) Заметим, никто не говорил, что Гете не мог быть любовником Кристины фон

Рейкельн (при всем уважении к биографам классика и к их разночтениям), говорили только, что не мог быть отцом. Бросились было к главному специалисту по Гете профессору Рафаэлю Скерти, но этот патологический конформист успел уже взять отпуск за свой счет для поездки к больному отцу и уехал, отключив все средства мобильной связи.

Словом, все ждали настолько громкого имени, что кандидатуры совпадающих по срокам и датам президентов держав, коронованных особ и обычных гениев уже не рассматривались по причине приземленности. Доктор Ломбертц теперь не сомневался, что все это пойдет на пользу, к вящей славе Университета.

Все было как-то противоестественно, назло причинно-следственным связям, но весело и таинственно. Хотя все, в общем-то, всё понимали. Забыли только, что Кристина была еще жива. Лоттер навестил ее (она уже возвращена из больницы в особняк).

Баронесса Кристина (Лизетта) фон Рейкельн, никого не узнавая, недвижимо лежала на втором этаже, в наследственной своей кровати, под надзором сестры милосердия, под контролем медицинской аппаратуры, под взглядами богов с роскошного потолка спальни, что с равнодушными, снисходительными улыбками точно так же взирали некогда, как юная Кристина, пренебрегши условностями, предавалась страсти с кем-то из тех, кто теперь давно уже был культурным мифом.

Он оглянулся на особняк, чем бы ни кончился процесс, ясно, что дом этот никогда уже не будет таким, как прежде. И при всем его ироническом отношении к разворачивающемуся в нем из года в год действию Лоттеру как-то вот стало больно…

В пятницу как обычно, все трое сидели в своем ресторанчике. Берг, как обычно накрыв, поклонился, ушел.

– Как вы думаете, что это за горы? – Лехтман показал на заснеженные вершины, которые они вообще-то видели каждую пятницу из этих окон. Ради этого вида они, как известно, и собирались здесь.

– Ну, Альпы, – несколько удивленно ответил Прокофьев.

– Вот именно, что нет!

– То есть? – Лоттер думал о чем-то своем.

– Это как бы Альпы! – Лехтман вроде бы был серьезен. – Такой концентрат Альп… может даже идея Альп, я не знаю, конечно… сущность Альп, но отделенная от самих Альп, ее, кажется, больше здесь, чем в Альпах. – Лоттер с Прокофьевым переглянулись.

– Там, в «долине», в мегаполисе я взял, – продолжал Лехтман, – подробнейший атлас Альп, детальный. Каждый камень проинвентаризирован, каждый кустик (здесь, «на горе», в библиотеке есть все – все что угодно, кроме этого атласа). Так вот – этих вершин, – Лехтман опять показал на вид из окна, – там нет.

– Ты это к чему, Меер? – Прокофьев с Лоттером снова переглянулись.

– Мы находимся в месте, которого нет. – Лехтман попытался перейти на шепот, но у него не получилось. – Пусть даже в пользу сущности места. Может быть, нас тоже нет – только наше бытие…

– Это метафора? – спросили оба.

– Хорошо, Макс, ответь мне, пожалуйста, что сейчас происходит, ну, к примеру, в Испании?

– Пожалуйста. То есть я не интересуюсь политикой. Я же философ, – улыбнулся Лоттер.

– А ты можешь ответить, Ник?

– В принципе, да. Но мы сейчас попросим Берга включить новостную программу.

Появившись, Берг был весьма удивлен, – в их ресторанчике нет и не может быть телевизора. Господин Миллер считает, что суета не должна отвлекать наших клиентов от созерцания гор.

– А как называются эти горы? – как бы в шутку спросил Прокофьев.

Изумленный Берг тактично, но все-таки весьма поспешно удалился.

– Макс, извини, но я спрошу прямо, – продолжал свое Лехтман, – когда в последний раз ты виделся с сыном?

– Вообще-то, – замялся Лоттер, – но он у меня ответственный чиновник ОБСЕ и ему некогда, а я всегда могу позвонить ему, хоть на мобильный.

– И когда ты последний раз звонил?