Эсфирь Коблер - Сны и сновидения

РЕЖИССЕР

Да вы меня удивляете! Наоборот, они радуются, что кому-то хуже, чем им.

(Действие на сцене продолжается)

БОЦМАН Заткнись, щенок, разнюнился, и без тебя тошно. Когда корабль подойдет к берегам Австралии, наши трупы начнут разлагаться, их выбросят на съедение акулам.

МАТРОС

Господи! Господи! Неужели у них нет души, но ведь я еще так молод, я ничего не успел, я жить хочу! Почему они не пощадят меня? Почему они не хотят меня лечить? Господи, сделай так, чтобы они сжалились надо мной!

(Некоторое время сидит успокоенный, потом снова вскакивает)

Эй! Господи! Почему они не открывают люк?! Неужели ты в них не вложил и крупицы добра? Зачем же тогда они остаются жить? Господи! Они ведь творят зло, такое зло!

(Боцман поднимается и бьет матроса. Тот падает и плачет.)

Действие на сцене заканчивается. Начинается антракт. Часть зрителей – в люльках – остается "на местах". "Партер", нарядные дамы, господа, устремляются в буфет. Они едят шоколад и пирожные, осматривают туалеты дам. У них сытые лица и счастливые глаза.

АВТОР (Мрачно) Полный провал. Я хотел, чтобы душу задело, а они за икрой давятся.

РЕЖИССЕР

(Хитро) Погодите. То ли еще будет.

(К группе подходит ОН в одежде ЗК.)

ОН Я хотел вам сказать, что это ужасно: они не слышат друг друга… ваши герои… мы не слышим их, они не слышат людей. Все глухи и говорят в пустоту… Кругом стена, непробиваемая, непроницаемая. Ужасно. Зачем жить?

АВТОР

(Не слыша его, режиссеру)

Вы что-то придумали. Вы надеетесь их пронять? Ну что ж, посмотрим, посмотрим.

Они уходят. Он остается и горестно качает головой. Начинается второе действие. Люльки опущены до уровня пола. Они образуют второй ряд за стульями "партера". Второе действие на "сцене"

МАТРОС У меня никого нет. Ни отца ни матери. Подружку не успел завести. Так все – по кабакам шлялся… море… ненавижу море… хотел денег подзаработать. Море страшное… синее и глубокое. Солнце взойдет – оно красное как кровь, солнце в зените – стальное и слепит глаза. Стоишь, смотришь – конца нет и аж голова закружится.

БОЦМАН (Не слушая его) Заваруха… Впрочем, черт побери, чего мне выть? Все помирают. Я бы на их месте то же самое сделал: запер бы двух покосников в трюме и поминай как звали. Обидно только, что добровольно даешь шкуру с себя содрать за здорово живешь. Оставлю им вонь и блевотину – долго не отчистят этот паршивый пароходишко. Ненавижу людишек: все сволочь и мразь. Трусы, мерзкие хари. Ну чего вот этот воет? Эй ты, парень, перед смертью хоть помолись с достоинством, а то я тебе морду набью. Я не потерплю, чтобы этакий собачий визг сопровождал меня в преисподнюю.

МАТРОС Послушай, а? Я в жизни ничего не знаю и тебя тоже не знаю. Ты любил когда-нибудь? А? Мне так подыхать страшно… Что же есть такое, любовь?

БОЦМАН Любил одну суку в порту. Как возвращались – так я к ней, и кутим напропалую. Но она, стерва, уж больно властная была. Все хотела меня подмять. Я однажды так ее изметелил, не знаю – жива ли, бросил в кровище и ушел.

МАТРОС И это все?

БОЦМАН А чего тебе еще? Рассказать что ли как мы любовью занимались, так что земле жарко делалось… Нет, малыш, это мое.

МАТРОС

Господи! Да за что же, за что Ты не дал мне этого?!

(Пытается ударить Боцмана)

Ненавижу! Ненавижу!

(Боцман отшвыривает его. Матрос падает и умирает)

БОЦМАН

Эх, дурак! А так пожил бы еще пару часов.

(Хватается за голову)

Что за наваждение? Какие-то видения!

Падает на пол и катается по сцене, чувствуется – от невыносимой боли. На сцену обрушивается тьма. Постепенно в углу высвечиваются две фигуры. Это Фауст и Мефистофель.

МИФЕСТОФЕЛЬ Твое земное любопытство привело тебя в ад.

ФАУСТ

Черт возьми! Я ничего не вижу! Только чувствую невыносимую вонь.

(Зажимает нос кружевным платком).

(Вокруг носятся какие-то фигуры).

Объясни мне – что это такое?

МЕФИСТОФЕЛЬ Ты хотел увидеть ад, а теперь спрашиваешь что такое ад? Видишь ли, он устроен как пыточная тюрьма для грешников. Души грешников должны обретаться в терзаниях и муках вечного пламени, терпеть поношение и позор. Грешники жалуются и на невыносимый холод, и на все сжигающий огонь, на непереносимые муки, мрак, зловоние, страшные побои, бесконечную боль и бесконечность этих мук.

ФАУСТ И нет конца? Милость Божья не ждет их?

МЕФИСТОФЕЛЬ Нет. Здесь в аду не на что надеяться. Их мольбы, вопли и вздохи не будут услышаны, их пробудившаяся совесть будет наносить им удары в лицо, но грехи их перешли меру.

ФАУСТ Но ведь и вы, бесы, должны вечно терпеть все это, занимаясь подобной работой.

МЕФИСТОФЕЛЬ (Лицемерно вздыхает). Что поделаешь.

ФАУСТ Если бы ты был человеком, сотворенным Богом, чтобы ты стал делать?

МЕФИСТОФЕЛЬ (Усмехаясь) Я бы следовал заповедям, восхвалял и возносил Бога, делал бы все, чтобы сюда больше не попасть.

ФАУСТ (Смеясь) То-то ты так охотно прибегаешь, когда я тебя зову!

МЕФИСТОФЕЛЬ Ты один можешь вызволить нас из этого зловония и духоты. Только прикажи.

ФАУСТ Отправляемся в Мюнхен, в какую-нибудь пивную.

МЕФИСТОФЕЛЬ

О! Там для нас подходящая компания!

(Исчезают)

БОЦМАН

(Очнувшись). Дьявольщина какая-то!

(Смотрит на мертвого матроса.)

Ну что ж, парень, вот и я подыхаю. Больше, наверное, не встретимся. Ты и нагрешить-то не успел, а мне, видно, прямая дорога в ад.

(Падает)

Действие на сцене заканчивается. Одновременно в зал входят полуобнаженные молодые актеры с факелами в руках. Они поджигают портьеры и занавес. В публике начинается паника. Все вскакивают с мест, бегут к дверям, давят друг друга. Заключенные кричат и кидаются вниз. Наступает темнота. Слышатся стоны.

РЕЖИССЕР

(Автору, смеясь) Не бойтесь, ничего страшного. Все пропитано огнезащитным составом. Огонь только вспыхнет и погаснет.

(с горечью) Смотрите, как их прихватило. За свою шкуру они испугались!

(Уходят)

Камера тюрьмы. Нары, табурет. Зарешеченное окно. Он встает на табурет, деловито прилаживает веревку. Входит Бригадир.

БРИГАДИР Ты что делаешь?

ОН Вешаюсь.

БРИГАДИР Что так?

ОН Надоело жить. Мы не видим друг друга, не слышим друг друга, не чувствуем. В нас не осталось даже сиюминутной любви, не то что на всю жизнь.

БРИГАДИР Ну и что?

ОН Я не могу больше так жить.

БРИГАДИР

А… ну вешайся, вешайся.

(Уходит).

Он стоит на табурете, держась за прилаженную к окну веревку.

Я люблю этот город. С высоты двадцать пятого этажа передо мной расстилается Нью-Йорк: море огней, бесконечные просторы, застроенные небоскребами, красивые парки и сады, Гудзон и океан – вот то, что я люблю, это часть меня самого. Нью-Йорк дал мне все, потому что я здесь – СВОЙ. Учеба в Университете, работа, карьера – все давалось мне легко. Главный менеджер в крупной фирме, пара сотен людей, подчиняющихся непосредственно мне. Чувство ответственности и чувство удовлетворения – вот, что испытывал я к тридцати годам. Огромная квартира, обставленная с той изысканной скромностью, имя, которому – роскошь. С женщинами у меня тоже никогда не было проблем. Женился я по любви и первое время был счастлив в браке. И вот теперь – крах. Чего ей не хватало?

Читать дальше