Лара Продан - Тонкая нить судьбы

– Как же я буду без тебя? Как, как? Скажи, Сонечка – повторяла Полина, еле шевеля губами.

Порыв ветра чуть было не вырвал из ее рук письмо. Она прижала листок к себе, скрестив руки на груди, и зарыдала, зарыдала в голос, не стесняясь ни Ольги с Лидой, что находились в соседней комнате, ни прохожих, что, поднимали головы вверх, пытаясь разглядеть, откуда раздаются рыдания, похожие на крик раненного и брошенного зверька. Еще один порыв ветра, хлопнувший створкой окна, и шум разразившегося крупного дождя вывели Полину из состояния внешней отрешенности.

– Соня, если ты меня сейчас слышишь, обещаю тебе, я сделаю все, чтобы твой ребенок был самым счастливым на свете. Я буду ему достойной матерью, а когда он вырастит, расскажу о тебе. Он будет знать тебя, Сонечка. Ты станешь для него примером жизненной стойкости, любви и достоинства.

В дверь позвонили. Полина побежала открывать. Это был Алексей.

– Полюшка, ты, что, плакала? – заботливо спросил ее муж.

Из сониной комнаты вышли Ольга и Лида. Их лица были заплаканы также.

– Что случилось? – недоуменно спросил Ухтомский.

Потом он посмотрел на дверь сониной комнаты и покачал головой.

– Извините меня, черствого такого. Извините.

Наступило неловкое молчание, которое было прервано хозяйкой квартиры.

– Время ужина. Предлагаю сесть за стол, отужинать и поговорить. Оля, Лида, помогите мне накрыть стол, пожалуйста.

Через двадцать минут все расселись вокруг небольшого кухонного стола. В эти двадцать минут не было произнесено ни слова. Говорить не хотелось. Каждый переживал узнанное внутри себя. Алексей успел принять душ и переодеться к ужину.

– Ух ты, молодцы! Какой ужин приготовили! – с нотками восхищения в голосе произнес Алексей.

Он пытался приободрить жену и гостей, которые тихо сидели в его ожидании.

После ужина, прошедшего в полном молчании, Полина протянула конверт Алексею.

– Это письмо адресовано тебе. Его написала Сонечка. – несколько встревожено произнесла Полина. – Она также написала письма мне и Ольге. Каждый вправе решать, рассказывать остальным о содержании писем, или нет.

– Извините меня, но я должен удалиться в комнату, чтобы прочитать Сонино письмо – открывая конверт проронил Ухтомский и спешно вышел из кухни.

– Поля, я думаю, что Алеша должен знать о содержании письма Софьи ко мне. Это касается всей семьи Ухтомских. Вот это письмо, передай ему, пожалуйста. Ты, конечно же, вправе прочитать его тоже. Хотя мне представляется, что ты итак все знаешь. А сейчас, прости, мы должны с Лидой идти. Поздно уже, да и у вас тяжелый день. Девочку завтра забирать надо.

– Спасибо большое, мои дорогие, за помощь. Если у вас получится, то приходите завтра к ужину. Я накрою праздничный стол. Все-таки новый член семьи переступит порог своей квартиры.

Алексей сидел за письменным столом, на котором лежало Сонино письмо. Его невидящий взгляд был уставлен в одну точку. В висках стучало. Руки, лежащие на столе, машинально теребили скатерть. Вдруг мужчина встал, медленно подошел к окну, стал смотреть в него. Было уже темно. Осиротевшие деревья слабо освещались растущей луной и звездами, появившимися после непродолжительного дождя… Улицы опустели. Только шум изредка проезжающей машины нарушал покой и тишину засыпающего города. Алексей стал усиленно тереть виски. Но пульсирующая боль не утихала.

– Как я мог не увидеть, не почувствовать эту девочку? – вопрошал Алексей себя. Перед глазами мужчины стояли строки Софьиного письма.

«Алеша, я никогда не разговаривала с тобой по душам. А мне так часто хотелось сесть рядом с тобой, запустив свою руку в твою красивую шевелюру, повернуть твое мужественное лицо к себе, и нежно поцеловав в глаза, рассказать о себе. Не о той девочке, что ты видел перед собой каждый день, слегка взбалмошной, резкой иногда до грубости и строптивой. А о той, которая под твоим невидимым влиянием превратилась в трепетную, чуть застенчивую, любящую тебя женщину…» Алексей закрыл глаза.

В своем послании к нему Софья шаг за шагом раскрывалась с другой, незнакомой для него, стороны.

«Алеша, я пишу это письмо не для того, чтобы вызвать у тебя ответное чувство, или, не дай Бог, жалости ко мне. Нет, и еще раз нет. Просто так сложилось, что моя жизнь, я знаю, подходит к концу. Мне не хотелось бы уйти и оставить тебя в неведении. Конечно, Поля, тебе все рассказала бы потом, но я хочу, чтобы ты узнал все именно от меня. Я виновата перед тобой…. Может быть ты простишь меня со временем… Я очень на это надеюсь…»

Алексей, отложил письмо и вновь стал тереть виски, предательски ноющие от непроходящей боли. Потом он откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Скупая мужская слезинка попыталась проторить себе путь на обросшей за день щеке. Алексей смахнул ее, открыл глаза и взял в руки листок, исписанный убористым, корявым, как у всех врачей, почерком Софьи.

«Я не знала своей матушки. Она умерла во время моих родов. Но я знаю, кем она была и какой она была. Мой отец воспитал во мне любовь и почтение к моей матери. Я всегда незримо чувствовала ее присутствие…»

В этом месте чернила были слегка размыты. След от крупной слезы Софьи был виден на листке. После почерк ее стал менее уверенным, слегка дрожащим. Между последним словом и словом, начинающим новое предложение, был значительный промежуток, занятый беспорядочно поставленными точками. Алексеем стало овладевать необъяснимое чувство тревоги.

Дверь в комнату открылась, вошла Полина.

– Алешенька, ты прочитал письмо? – с волнением задала та вопрос.

Алексей повернулся к жене и только махнул рукой, ничего не говоря. Полина хотела еще что-то сказать, но посмотрев на мужа, передумала. Она осторожно закрыла дверь и на цыпочках прошла на кухню. Алексей продолжил читать. «Алеша, я не знаю, как мне выразить то, что я сейчас испытываю… И поймешь ли ты меня?… Ты помнишь первую нашу встречу в поезде?… Ex ungue leonen. (По когтям узнают льва – латинская пословица). И это правда. Тогда, как только я тебя увидела, ты покорил меня своим благородным и мужественным лицом, глазами, излучающими добро и любовь. Мне было всего тринадцать лет…. Но разница в возрасте более, чем в двадцать лет для меня не значила ничего… Ты был и остаешься единственным мужчиной, ради которого я жила…. Свою любовь может истолковать лишь тот, кто слабо любит… Я же с трудом пишу эти строки. Боюсь, что мне не найти слов, достойных моей любви к тебе. Прости, еще раз прости за это жалкое признание.»