Константин Хадживатов-Эфрос - Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки

– Скажите спасибо, – мягко и иронично сказала женщина, – что я пока принимаю правила вашей игры. Принимала, точнее. А теперь все, хватит мне делать вид постороннего человека. Поедешь туда, куда повезем! Собирайся, старая уродина!

Яна Петровна, как собака, оскалилась на стекло и завыла:

– Разве это мой сын? Пиявка! Ты его с пути сбила! Столько лет над мальчиком моим измываешься! И он сдался! Торговка паршивая! Тля! Овечкой тут прикидывалась!

– Да успокойтесь вы, Яна Петровна, – сказала женщина. – Все, кончилось ваше время. Володя уехал, а против меня вы – нуль. Если не хотите по лесу без палки бродить, собирайтесь и поедем. Вас там ждут.

Ясельникова сухими глазами смотрела на не работающий механический будильник. Тяжеленный блин страха придавил ее сердце к спине, а раскисшая душа начала проставлять точки в конце предложения. Невестка жесточайшим взглядом пробивала отступавшую все дальше надежду. И тут уже всплыли все правды и неправды их обоюдной ненависти. И жалость Ясельниковой, что когда-то она не смогла убедить сына оставить эту женщину.

– Ты мне десять лет душу мотала, – смеялась невестка, – я имею право на ответные действия.

– Может быть, ты меня убьешь? – попросила вдруг ее Ясельникова. – Просто возьмешь и убьешь!

– Убивайте себя сами, – ответила невестка, – только без меня и не здесь. Я Володе обещала вас доставить туда. А там… В общем, как сами хотите. Впрочем, поделом!

Жестокость ее клокотала не переставая.

– Сам-то не смог мать спровадить! – заключила Ясельникова и легла на спину. – Я в тишине хочу побыть. Выйди.

Невестка с недоверием взглянула на нее. Но вышла.

Ясельникова теперь покачивалась, лежа на кровати, и ждала, что вот сейчас вдруг явится смерть, и все закончится. Но смерть выжидала, а сердце уже не болело. Да и дождь прошел.

– Лариса! – позвала она невестку минут через пятнадцать. – Подойди, мне сказать надо.

Лариса зашла в комнату. Свекровь стояла на четвереньках на кровати, как собака.

– Гав, – сказала она и стала лаять, раз двадцать подряд, громко и пискляво подвывая.

Невестка спокойно смотрела на этот аттракцион. А потом стала лаять в ответ, злобно фыркая и урча.

Отлаяв, они замолчали. Утомившаяся Ясельникова перевернулась на спину и тихо сказала:

– Обижала я тебя, Лариса. Не желаю тебе такой гнусной старости.

На лице Ларисы отразилось ласковое недоумение, она подсела рядом на кровать, улыбнулась и сказала:

– А я вам желаю долгой счастливой старости. Вы только валерьянку пейте.

Они обе смотрели в окно и понимали, что когда-то безнадежные потуги найти общий язык, вдруг дали свой результат.

Невестка сидела рядом с Ясельниковой еще долго, пока та не уснула. Теперь Ларисе нужно было собрать вещи свекрови и хотя бы чего-нибудь поесть. Только почему-то встать с места она не могла. Только сказала вслух, понимая, что Яна Петровна все равно не слышит:

– По мне бы, если бы со мной так, так я своими бы руками удавила. Даже родного сына.

Что-то качнулось в ней, и непонятная жалость к не любившей ее свекрови чуть-чуть затрепетала, закопошилась в груди:

– Если бы только не со зла все, тогда можно, а так не получается.

Лариса стояла и всматривалась в спящее тревожное лицо Яны Петровны. Ей захотелось почему-то ударить чем попало своего мужа…

Аня Козлицына вышла из универмага на улицу, зажмурилась и посмотрела по сторонам. Под ярким солнцем безмятежно прогуливались сонные люди. Мороженое и лимонад в их руках появились неожиданно и сразу, после вчерашнего еще холодного вечера.

Козлицына зевнула.

Муж сидел в машине и листал журнал. У него был такой вид, что Аня даже и не узнала его. Сжатый рот, выпяченный подбородок, как будто Жорик кривлялся.

Медленно переворачивая страницу, он вдруг поднял глаза и уставился на девицу, проходящую мимо Козлицыной.

Волосы у девицы были красно-рыжие, губы выпячены, и вообще казалось, что она настолько недовольна своей жизнью, что вся эта внутренняя ненависть вспенилась на лице. Главное же – черные колготки ее почти не прекращались от узких, с нарочито вытянутым носком, туфель, до того места, где должна была быть юбка.

Все у девицы гуляло: и пальцы, и икры, и бедра, и грудь. А грудь, казалось, ей просто мешала, она висела впереди и перетягивала спину, отчего девица шла чуть согнувшись.

Недовольство окружающим ее миром выдавало еще и то, что ноги девицы, хоть и были длинными, но выглядели изогнутыми, а стопы косолапили. И, казалось, что она разбужена случайно, вылезла, в чем попало, а спала накрасившись. На лице все блестело, переливалось, только что не стекало.

Козлицына взглянула на Жорика: он, высунув язык, смотрел вслед удаляющейся девице.

Аня чертыхнулась и посмотрела на свое отражение в витрине. Она была сантиметров на двадцать ниже девицы, хоть и надела сегодня туфли на высоком каблуке. Брючный костюм Козлицыной был подогнан аккуратно, он обтягивал ее короткое тело как влитый.

Жорик чуть не свинтил себе шею, но девица ему уже была не видна, и он опять схватился за журнал.

Паршивое настроение подкатило к Козлицыной сразу и надолго. Оно овладело Аней полностью, как будто опустив ее за шкирку в душную пропасть воспоминаний и сомнений.

Стало тяжело дышать. Сердце натужно гнало кровь по венам, от чего те вздулись и заклокотали.

Аню передернуло.

Жорик все так же кривлялся, изучая мотоциклетный журнал.

Козлицына смотрела на свой «BMW», сияющий свежей черной краской, сверкающий отмытыми до блеска стеклами. И ей захотелось расплакаться, а еще лучше – подойти, схватить мужа за язык и дергать изо всех сил.

Аня покраснела и, покачнувшись, направилась к машине.

– Ну, чего, пумпончик? – спросил Жорик, когда Козлицына грубо хлопнула дверцей и вставила ключ в зажигание. – Купила?

Аня не ответила. Если бы она купила, у нее был бы большой пакет.

– Понятно! – согласился Жорик с молчавшей Аней. – Куда теперь?

Он спросил это вяло, потом зевнул и долго держал рот раскрытым.

Козлицына повернула голову к нему, ее глаза были сощурены, и из них текла ярость, но Жорик этого даже не заметил.

Она вырулила на проспект, и они молча поехали на большой скорости…

…Жизнь у них нормальной, конечно, не была. Что-то вроде взаимной договоренности о совместном проживании, не более.

У Жорика была своя торговля, у Ани своя. Они пересекались только в постели, и это было единственное, что их связывало.

Даже ели они отдельно. Аня не выносила жирную и вредную для здоровья пищу Жорика, а он не мог есть ее воздушные салаты и прочую некалорийную ерунду, от которой его тошнило.

Разговоров общих они почти не вели.