Константин Хадживатов-Эфрос - Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки

– Но вы неправы! – скорбно утвердил Степа. – Вы неправы в самом важном вопросе!

– Степа, давай кушай, завтра разберемся! Давай завтра! – пытался успокоить студента Павел Федорович.

Степа опять согласно качнулся и опять закашлялся.

– Знаете, – сказал он вдруг, взмахивая ложкой, – а ведь я любил вас той самой, этой самой!

Проглотив кашу и выпив чая, он теперь замолчал.

Профессор говорить с ним в таком состоянии не собирался и все ждал удобного случая, чтобы уложить парня на диван: пусть проспится.

Степа согрелся и стал зевать.

– Иди спать, сынок, – сказал профессор.

– А вот здесь вы дважды неправы! – ответил ему Степа.

И тут же пулеметом выпалил ответ на тот самый вопрос, на который не ответил на экзамене. Причем рассказал с такими красками и со смаком, что Павел Федорович понял: Степа это все и раньше знал.

Когда студент закончил, на глазах профессора выступили слезы.

Степа сказал:

– Вот она, любовь, а вы говорите – обидно! Обидно кому? Если б я не знал, так и не знал бы…

– Но зачем, Степа? – утыкаясь взглядом в морозное окно, задал вопрос Павел Федорович.

Степа встал и пошел в прихожую.

– А что для вас важнее? – спросил он.

Входная дверь хлопнула.

Профессор тер пальцем щеку в том самом месте, где засыхала слеза…

Там в траве что-то шуршало. Подползавший трепет сворачивался в трубочку и тыкался в сердце. Лицо замерло, и сквозь чуть треснутое маленькое окошко засквозила влажная прохлада. Топающий дождь впивался в землю, и Ясельниковой становилось несколько легче в предчувствии худшего…

Но вот раздался стук в дверь. Яна Петровна резко взглянула в сторону крыльца – там сквозь прозрачную дверь стал виден силуэт промокшей женщины. Волосы ее свисали вниз так, что стали похожи на уши спаниеля, а сама она отчаянно дрожала и что-то бормотала.

Утро начиналось тусклое, и Ясельникова нехотя пошла открывать дверь. Сейчас она уже не думала о боли в сердце, а только старалась ступать аккуратно, не торопясь.

– Можно? – ступив на порог, спросила женщина и тут же смахнула с губ ледяные капли воды.

Ясельникова посторонилась и, глядя в пол, кивнула.

– Володя дома? – задала новый вопрос женщина, присаживаясь на скамейку на маленькой кухоньке у входа.

Ясельникова нахмурила лоб и выставила выпуклые морщины: будто не могла понять, о чем идет речь. И тут же, потеряв серьезность, кисло улыбнулась и ядовито сказала:

– Володя уехал вчера вечером.

После чего отошла в сторону и, сорвав грязное полотенце с крючка около рукомойника, бросила его женщине.

– Что вам надо? – спросила Ясельникова, глядя на просвечивающее платье женщины.

– Тогда я к вам! – вдруг сказала вошедшая, сняв босоножки и вытянув тонкие, почти куриные, ножки вперед; пошевелила пальцами.

– А в чем надобность? – от Ясельниковой веяло неясностью. – Что это вам не терпелось в такую рань?

– Я потому что спешила, – тихо, шепотом заговорила женщина, – я потому что встретиться должна… Да вот не успела, а он, думала, здесь… А впрочем, я все равно про вас хотела говорить.

Женщина подтянула к себе босую ногу и провела рукой по лодыжке.

– Вот ноги-то болят, – огорчилась она, – застудила, хуже некуда.

Ясельникова бросила взгляд на газовую плиту, но тратить газ не стала, тем более идти за водой.

– Да вы не беспокойтесь, – заметив выражение глаз Ясельниковой, сказала женщина, – я потерплю, мне бы только чайку горяченького. А уж потом все остальное.

Яна Петровна присела рядом на скамейку. Сырость утра, эта вот неприятная гостья, пожелавшая чаю и отчего-то пришедшая к ней за разговором, – все вместе наводило еще большую тоску. Словно чересчур утомившись, уткнулась она не понимающим ничего сознанием в повторяющиеся удары капель о деревянный карниз.

– Вы ведь что-то хотели спросить? – спросила она вялым тоном и посмотрела в глаза женщине.

Дождь начал стрекотать наискосок по кухонному стеклу, напоминая звуком своим удары в бубен.

– Странное дело, – пробормотала женщина, – этот дождь. Как будто летим.

Она забралась на скамейку и села по-турецки. Ногти на пальцах ног были неровными, местами даже треугольными. Руки женщина положила на грудь, словно старалась от чего-то защититься.

– Я с Володей просто посоветовалась, – выдохнула она, – я же знаю, что тут с вами никого нет.

Яна Петровна слушала дождь, в проплывающем голосе женщины угадывался запах непроизвольного напряжения и какая-то нечаянная обманчивость. Женщина слишком откровенно сидела, ничуть не стесняясь. Яне Петровне даже захотелось в какой-то момент сказать об этом, но рука ее сама полезла в халат и достала большой длинный ключ.

– Я все поняла, – оскорблено сказала Ясельникова. – вот вам, живите!

Она встала и медленно прошаркала в нетопленую комнату.

Дача ее в октябрьское это утро показалась ей вдруг потерянной, как будто из прошлой жизни, оттуда, где остался маленький сын и жестокий, давно уже бросивший ее муж. Дача сейчас умывалась дождем.

В комнату вошла эта женщина.

– Я, простите, не поняла вас! – сказала она. – Все вопросы уже решены?

– Решены?! – закричала Ясельникова. – Я, что ли, их решала? Перед фактом теперь ставите! Решены!!! – руки ее искали, за что бы схватиться. – Вам бы мою жизнь! Взять, и так запросто мать выгонять!

– Но по справедливости-то, – упрямо сказала в ответ женщина, – по справедливости, это все уже давно не ваше. Вам здесь просто из душевного расположения жить, черт возьми, давали! А вы еще и недовольны были!

Ясельникова по-старушечьи заплакала, словно запищала.

– Вели бы себя тихо, как человек, – продолжила женщина, – вы разве можете ухаживать за собой?

– Вот она – ненависть! – запричитала Яна Петровна. – Вот она – ненужность! Как спасать ваши нервы и душу, так они ко мне все. А так – просто выселяете!

– Мы нашли вам место, – жестко прервала ее женщина, – и перестаньте канючить!

– А ты ударь меня! – искривленное лицо Яны Петровны вспыхнуло. – Что вы там нашли? Дом престарелых?! А я одна хочу быть! Одна и навсегда!

У нее закололо сердце, но просить помощи гордость не позволила.

– Вы вчера Володю довели, – ничего не замечая, продолжала упрекать ее женщина, – очень много сказали ему гадостей – просто так, от дури старческой. Вот теперь пришлось вас обманывать и мне приезжать, чтобы вы заглохли. Потому что он с вами больше не может. Вы же сумасшедшая! Вы же до того психованная, что до сих пор меня не признаете!

– А ты мне никто! – крик Ясельниковой пронесся в сторону треснувшего окна. – Никто и была, и будешь, вплоть до того света! Ты просто хищница! И я это помню.