Константин Хадживатов-Эфрос - Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки

Павлик закивал головой и с удивленным лицом вглядывался в морщины отца.

– Мы, футболисты – люди слабые, – продолжал отец. – Это только так кажется на поле, что мы здоровые и все из себя мужики. Иногда играешь и думаешь о склоках, просьбах, упреках и ноги бережешь. Хорошо, я хоть поздно, но понял это, а то бы сейчас тренировал бы по планам твоей мамаши. А так она человек хороший! Ты же не обиделся?

– Нет, – ответил Павлик.

Девица, сидевшая напротив, встала и, хлопая по полу туфлями без пяток, зашагала к ним, недовольно пялясь на Павлика. Она подошла и протянула вдруг плавным, несколько заторможенным, тонким голоском:

– Олег, пойдем, а?! Что ты с этим бугаем так долго! На две минуты сказал же! Сколько можно ждать?

Отец не заметил, как она подошла и, услышав ее голос, обернулся. Лицо тут же накалилось краской. Девица была немного выше него.

– Верочка, – просительно залепетал он, – это же сынишка мой.

Девица вульгарно-кокетливо качнула головой, глаза ее уплыли вверх, потом плавно перекатились вправо, влево и вернулись на место.

– Ничего мальчик, – все также растягивала слова Верочка. – Но все равно пойдем, ты мне обещал купить новый плащ! Я вот еще подумала, надо бы новую зубную щетку, старая уже растопырилась вся.

Она подхватила отца за локоть и увела к платформе. Отец почему-то даже не обернулся…

Павлик поднял с лавки свою спортивную сумку и услышал, что подъехал очередной поезд. Он тут же с размаху треснул сумку об пол и побежал за отцом…

Двери закрылись перед его носом…

Мелькают утренние плохо протертые лица, везде уже горячий асфальт, так и не остывший за жаркую ночь.

Несколько рабочих в оранжевых фуфайках с криками и руганью разламывают проезжую часть.

Лена Федорова проходит мимо и открывает свой «жигуленок». Лене хочется спать. Ее рано разбудили, вырвали с силой из интереснейшего сна и вытащили на улицу, где все так же нечем дышать.

Надо было ехать через весь город. Тащиться туда, где уже была совсем недавно. И обязательно это надо делать с утра, срывая ее, не выспавшуюся, с постели…

Лена летела на своей машине мимо домов, ларьков, деревьев, гаишников и просто мимо людей…

Больница была почти пустая. Бабка на вахте Лену пускать не хотела, пришлось десятку ей давать…

Мать лежала в своей палате какая-то хмурая, недовольная. Соседка ее еще спала.

Медсестра, вошедшая вместе с Леной, сочувственно улыбнулась, отчего Лене еще больше не по себе стало. Ей подумалось о том, что вот такие молодые «страшилы» свою не состоявшуюся любовь и жалость к мужикам, воплощают здесь, в больнице, жалея, кого попало.

Медсестра вышла.

– Почему так долго? – капризно спросила мать.

– Что тебе? – Лена отводила глаза от разрывающего ее взгляда матери. – Что-то срочное? Или опять мозги потекли?

– Хамка! – обозлилась мать. – Я целую неделю тебя, доченьку, дожидаюсь! Тут ко всем каждый день приходят.

– Что так долго ждала? – Лене захотелось поиронизировать. – Поднимала бы общественность на дыбы, как обычно. Дворнику не позвонила?

– Ты к матери пришла! – отчеканила мать. – В больницу! А не в тюрьму! И будь добра…

Лена перебила ее:

– Я уже была, хватит. Говори, что надо, и мне на работу пора.

– Известна нам твоя работа, – мать начинала заводиться, – секретаришка!

– Эта моя работа тебя кормит, – у Лены появилось желание разораться. – А вот твои подозрения советую придержать – я ведь и ответить могу.

Мать молчала и только скоблила взглядом дорогую одежду дочери, ее красивое лицо и совершенно не подходящую к нему стрижку.

– Скоро вернусь, – заговорила мать, – кончится твоя лафа! Узнаю, что кто-то там ночует – отутюжу!

– Не лезь! – чуть не крикнула Лена. – Я тоже там живу.

– Я тебе сказала, – еще жестче проговорила мать, – я еще пока жива. Или ты мне уже могилку готовишь? Попомнишь меня, когда цветы принесешь!

Не зная, что ответить, Лена опустилась на больничную койку. Зубы ее наскакивали друг на друга, поскрипывали, толкались и все крепче сжимались. Скулы натягивали кожу на щеках, и под глазами выдувались в небольшие кружки. Моргала она часто, из-за чего и две капельки слез начали свое движение из уголков глаз и повисли у переносицы.

– Нечего сказать? – прервала ее раздумье мать. – Ты о чем сейчас думала?

– Это мое дело! – отрезала Лена.

– Смотри, смотри, не принеси там мне никого в подоле, – издевательски сказала мать. – Я нянчиться не буду.

– Чего тебе надо? – резко выдавила из себя Лена.

– Ничего. Жива, здорова – и слава Богу! – мать стала нарочито дружелюбна. – Могла бы и гостинцев принести, все-таки больница, кормят паршиво. Мне ведь еще лежать здесь.

– И лежи себе, – сказала Лена, – да подольше, не торопись.

– Жизнь себе устраиваешь? – мать засмеялась. – А кому ты нужна? Да и тебе-то никто не нужен. Что, я не знаю, как ты делаешь? С нужными людьми ты одна. С ненужными – другая. С матерью, например!

Лена нервно цепляла нижними зубами верхнюю губу. А мать продолжала:

– Вот у тебя мать в больнице, а тебе ее не жалко. Зато какого-нибудь блядуна облизываешь.

– Послушай, – Лена встала, – я не собираюсь грязь всякую выслушивать. Мне работать надо, я не отпросилась.

– А кто тебе кроме меня-то скажет это? – мать приподнялась. – Соседка по дому? Так она даже радуется, что у тебя все плохо.

– У меня все хорошо! – отрубила Лена.

– Ну-ну, – мать опять улеглась на подушку, – хорошо и ладно. Заглядывай почаще.

– Мама, – Лена подошла ближе, – зачем ты меня позвала?

– Какая тебе разница? – глухо ответила мать. – Позвала и позвала. Надо было.

Она перевела взгляд на дочку и застыла. Казалось, что мать остановилась специально, чтобы укорить своим бледным лицом и усталым взглядом дочку за черствость.

– Помру, узнаешь! – добивала Лену мать. – Уходи и можешь больше не приходить.

Самодурство и непоследовательность, бесконечная череда упреков и жестокости, исходивших от матери, огрубили душу Лены, и она уже не могла ни жалеть ее, ни сочувствовать. То, что мать оказалась в больнице, не прочувствовалось Леной. Тем более что та даже здесь умудрялась быть такой же, как и всегда, она даже здесь лезла в Ленину жизнь.

И, подумав об этом, Лена сказала:

– Ты не лезь больше в мою жизнь. Пожалей себя. Я и так из-за твоего желания обвинять всех во всем, очень многих людей потеряла, потому что тебя с раскрытым ртом слушала.

– Конечно, – взмолилась мать, – обвиняй, обвиняй! Нашла на кого свалить. Мать – дерьмо! Мать тебе жизнь сломала! А ведь я тебя вырастила такой вот красавицей. Хоть бы слово благодарности… Это ты распоряжаешься своей жизнью. Я тебя только предостерегаю от ошибок.