Юлия Зеленина - Татьянин день

– А байковые халаты есть? – заинтересовано спросила Дунаева. – Я бы взяла. Они мягкие и теплые. Сейчас не продают почему-то.

– Продают. Просто места надо знать. Мы же шьем для кого-то… каждый день, – глаза Бали погрустнели еще больше, она тяжело вздохнула.

Нервно затрезвонил колокольчик, и компания Татьян на мгновение замерла, уставившись на дверь. В зал кафе ввалилась влюбленная парочка, весело смеясь и плотно прижимаясь друг к другу, они бесцеремонно целовались, не обращая внимания на окружающих. В них было столько искренности и душевности, что многие люди невольно начинали ерзать, смущаясь. Карасева, раздраженная фривольностью молодежи, встрепенулась и немного грубо произнесла, обращаясь к Бале:

– Зарплата, наверное, небольшая?

– На жизнь хватает. Я одна. Мне много ли надо? Булку хлеба на неделю, да пачку чая, – она была честна и отвечала совсем без грубости, лишь с легкой печалью.

– А живешь где, Танечка? – участливо уточнила Дуня, сиротливо пряча обожженные руки.

– Живу в общаге фабричной. У меня комната. Сральник, умывальник – не на этаже, как обычно, а все под рукой. Кухня общая, но я почти не готовлю. Не люблю готовить.

Баль достала из кармана мешковатой клетчатой рубашки сигареты и сосредоточенно завертела в руках мятую дешевую пачку. Она ненавидела свою убогую комнату-клетку, в которой вынуждена была жить, точнее, скрываться от жизни. Каждый ее день был похож на предыдущий: она вставала рано утром, заваривала чай в эмалированной кружке с рисунком косоглазой божьей коровки, выкуривала крепкую сигарету, завтракала бутербродом и отправлялась на фабрику. Вечером – телевизор. Бессонная ночь, которую она коротала, купаясь в воспоминаниях, и снова утро… В выходной Таня Баль предпочитала заниматься уборкой. Женщина не любила быт и домоводство, но ведь нужно было чем-то занять себя в воскресный день! И алкоголь… Баля предпочитала крепкие напитки, в частности, самый доступный народный продукт – водку. Каждое воскресенье, завершив приборку она садилась за стол и, откупорив бутылку сорокаградусного пойла, под музыкальное сопровождение радиоприемника погружалась в тихий праздник. Она любила эти вечера. Иногда зажигала свечи. А бывало, покупала на закуску какой-нибудь деликатес: кусочек семги или дорогущей колбасы. А потом спала мертвецким сном без дум и размышлений, без сожалений и слез. Воскресные вечера в маленькой комнате общаги – драгоценный ритуал одинокой женщины.

– Еще кому-то общаги дают. Удивительно! – выдохнула Карасева. – У нас на заводе давно это дело прикрыли. Комнатушки все приватизировали, кто успел, тот по две-три хапнул!

– Ты так на своем заводе и пашешь, Карасик? – Борковская переключила свое внимание на другую Таню. Она подчеркнула слово «карасик», ей было приятно его произносить. В детских прозвищах есть какая-то нежность и незащищенность. Борковскую не удостоили в свое время ласковой кличкой, пытались окрестить Борей, но она запретила называть себя именем, которое у нее ассоциировалось со свиньей. В деревне у бабушки давным-давно жил боров, которого звали Борькой. Он громко хрюкал и радостно валялся в жиже грязи. А заплесневелый хлеб, размоченный в воде, был его любимым лакомством. Свежую выпечку он не любил, а вот от привкуса сине-зеленого мохнатого налета получал нескрываемое удовольствие.

– Так и пашу. Правда, сейчас – на больничном, – произнесла Карасева с тоской.

– А что у тебя? – поинтересовалась Таня Баль.

– Да, пустяки. У нас ведь как: придешь в больницу с насморком, а лечат от геморроя! Так вот и я не знаю, что там. Пью витамины, дышу свежим воздухом. Лоботрясничаю, короче! – Карасик даже улыбнулась, качнув полями широкой шляпы.

Тани замолчали, каждая снова думала о своей небезупречной жизни, с запахом ила и отчаянья.

– У нас на работе одна женщина, так она пошла в больницу, чтобы обследование сделали. Толи ей справка нужна была, толи что… И чувствовала себя отлично. Так у нее СПИД обнаружили, – заговорила Дунаева, смущенная скорбью тишины.

Борковская встрепенулась, что-то бурча. Она ненавидела все, что связано с этими четырьмя буквами еще со школьной скамьи. Мать каждый месяц читала непутевой дочери лекцию о последствиях беспорядочных половых связей. Трудно было юной Тане жить с повернутыми на медицине родителями.

– Да. А заразили во время маникюра, – Дуня продолжила повествование о страшной болезни. – Говорят, через кровь передается. Видимо, маникюрные инструменты плохо обработаны были.

– Как во время маникюра? – взвизгнула Борковская. – Я вчера была на маникюре!

– Борковская, успокойся, – грубоватый и напористый голос Бали приостановил истеричную волну подруги, которая, сделав несколько глотков мартини, с надеждой в голосе произнесла:

– Не только через кровь передается СПИД! А может, гульнула женщина с твоей работы?

– Если бы! Говорит, не так обидно было бы, – доверительно прошептала Дунаева и покачала головой, подтверждая безнадежность ситуации.

– Да, как жизнь повернется – никогда не знаешь. Сегодня ты есть, а завтра? – глаза Карасевой увлажнились, и она слегка наклонила голову, чтобы скрыть от подруг под широкими полями спасительного головного убора нахлынувшие эмоции.

«У каждой свои заморочки», – подытожила Ксюша мысленно. Было что-то безнадежное в присутствующих за столиком. Татьяны не вызывали у нее жалости, скорее, отчуждение. «Наверное, потому что они меня не впускают в свои монолитные отношения», – рассуждала женщина, уставившись в уже пустую кружку из-под чая. Она оценивающе рассматривала их одеяния: скромные штопаные наряды украшали трех Тань, за исключением Борковской: на ней были качественные дорогие тряпки, также ее благосостояние было подчеркнуто побрякушками, стоимость которых, судя по блеску, была достаточно высока.

– Давайте о чем-нибудь другом поговорим! Мне аж плохо стало, – отозвалась Борковская, жадно отхлебывая спиртное из запотевшего ото льда стакана. – Завтра схожу в поликлинику, анализы сдам. Мало ли что!

Тани обменялись взглядами, тихо посмеиваясь над страхами взбалмошной подруги.

– Чему бывать, того не миновать, Танюха! – Баля подняла рюмку, призывая остальных к импровизационному тосту. – Мой муж все время так говорил, – вспомнила Карасева, чокаясь бокалом вина с подругами.

– Говорил? Он что, умер? – Дуня сделала глоток и бережно поставила стеклянный сосуд с багровой жидкостью на стол.

– Почему же умер? Живет и здравствует, наверное. Мы развелись. Застала его в нашей постели с молоденькой студенткой. Она пришла к нему домой зачет сдавать.

– Сдала? – иронично спросила Баля, с сочувствием глядя на Карасеву.