Инна Хаимова - Скитания души и ее осколки

– Знаешь, скоро всю Москву очистят от евреев. Папка сказал, что вы уедете в Читу.

Когда докатился смысл слов, произнесенных Люсей, на Нелю навалился столбняк, она споткнулась, и чуть было не упала. Перед глазами, словно на экране, вспыхнули два слова: «направляют в Читу». Ей показалось, что еще мгновение – закатится солнце, разверзнется земля, и она покатится в преисподнюю. Одна мысль сверлила ее мозг: «Не хочу в Читу!» Может – быть, в оцепенении она стояла целую вечность, а может – быть доли секунды, но то, что Люся попрощалась – поняла не сразу. Ее уже не было видно, очнулась от хлопка двери.

Солнце все так же светило, земля не разверзлась. Только непонятная тяжесть давила на плечи и как она ими не поводила и не дергала, тяжесть сбросить никак не могла. Нет, не может быть такого. Ведь ее дядя работает в органах. Ведь он же умница, иначе его не взяли бы на работу туда и не держали бы там. Нет, наверное, Люся ошиблась, а как же услышанные ею слова: «направляют…»

Она стремглав бросилась к дому. Хватит им все скрывать от нее. Она хочет знать, что происходит. Но, придя домой, ничего не спросила. Дядя почему-то лежал на диване, прикрыв лицо газетой. Сейчас Женщина вспомнила, что года за полтора до услышанном направлении в Читу, ее дядя получил замечательную светлую комнату в квартире не только с уборной, но с горячей водой. Почему она сейчас вспомнила об уборной?! Да только потому, что в их так называемой «отдельной квартире» были только электричество, водопровод и газ. Обычно «по нужде» они всей семьей бегали через проходной двор в общественные уборные за 10 копеек. Если же было совсем «невтерпеж», пользовались подвальной, около котельной, которая почти не убиралась и еле-еле освещалась тусклой лампочкой.

Девочка мечтала о переезде в новую комнату дяди, но никакого переезда не последовало. Она с мамой и бабушкой оставалась на прежнем месте. Дядя месяца через три поменялся со своим сослуживцем. Сделать обмен удалось с трудом, ведь комната принадлежала ведомству – МГБ. В любой момент дядя мог лишиться своего жилья, поэтому-то и менялся. В конце – концов, после еще одного обмена, стал соседом своего давнего знакомого. Хотя дядя и имел свою собственную комнату, он там даже не бывал, а продолжал жить с матерью, сестрой и племянницей в той маленькой комнате-квартире, где семья поселилась после эвакуации.

Значит, дядя вроде бы дремал, а бабушка сидела за письменным столом, который служил обеденным и, покашливая, читала свою еврейскую книгу. Последнее время Неля замечала, что бабушка все чаще вытаскивала эту книгу из шкафа и водила пальцем по строчкам. Она уже понимала, что бабушка читает молитвы. При виде дремлющего дяди, девочка начисто забыла про свой вопрос, настолько необычным стал для нее его ранний приход с работы.

Ни слова не говоря, бабушка приподнялась, приложила палец к губам и поманила девочку на кухню. Налив тарелку с супом, сказала:

– Не болтайся допоздна на улице. Теперь мы будем обедать все в одно время. – Она грустно поглядела на Нелю. – Не знаю, как жить. Скоро денег будет у нас меньше. Он, – бабушка показала взглядом на дверь – перешел на другую работу. Хорошо, что до войны кончил институт. – И тут в ее голосе прозвучала торжественность, которую девочка помнила еще с тех пор, когда бабушка говорила об инженерах. Старую женщину охватил приступ кашля, который она пыталась заглушить находящимся в руках кухонным полотенцем.

Еще в январе, вывешивая белье на тридцатиградусном морозе, в едва накинутой кацавейке, она остудилась и слегла с воспалением легких. Оправится, от него никак не могла. Сама она лечилась народными средствами. А дядя доставал ей самые новейшие лекарства, которые, по мнению врачей, должны были это воспаление рассосать. К сожалению, воспаление не исчезало. Но бабушка не сдавалась и продолжала вести все хозяйство.

– Выходит, дядя, перешел на другую работу. А как же «там», – появившийся вопрос мгновенно пронесся в голове Нели. Она очень хорошо помнила и знала, что все в доме уважали ее семью, и это «там» играло не последнюю роль. Семья возведена была в некую что ли «дворовую знать». А что же теперь? Неля уже слышала, что многих евреев увольняют с работы, потому что они не оправдали доверия. Она очень гордилась своим родственником, который этого «доверия» не терял. Теперь же из слов бабушки поняла, что он где-то будет работать инженером. Но где?

В то время девочка не знала, что и в органах он тоже был инженером, потому что эта организация окутанная таинственностью, никаких фантазий, кроме ловли шпионов, в детских головах не вызывала.

Боясь потерять вспорхнувшую мысль, она цепко ухватилась за нее, не давая ей улетучиться. Нанизывая одно слово за другим на нить размышлений, зорко всматривалась в бабушкины глазки. Глазки в последнее время словно потухли и перестали просверливать насквозь. Неля дрожащим от волнения голосом произнесла:

– Где же он будет работать?

– Институтский друг устроил к себе. Так что пока мы остаемся здесь.

– Значит, в Читу не едем?! – радостно воскликнула она. Ей уже было наплевать: сколько денег получится на круг в ее семье, придется ли сводить «концы с концами», о чем так тревожилась сейчас бабушка. Главное – они остаются.

И снова до Женщины донесся стон не успокаивающейся соседки. Стуча во все двери, она не переставала причитать: «что же будет?»

Женщина, размякшая от усталости, почувствовала, что тело ее обвисает, и просто расплывется по креслу, продолжала сидеть у зеркала, ощущая, что чувство страха перед неизвестным испаряется. Глубоко в подсознании сидевшее слово «Чита», потеряло свою значимость. Сейчас не будет ни Читы, ни товарных вагонов, ни сибирских морозов, которым предстояла нелегкая работа – удалить еврейский оттенок одной части населения, так беспокоящей страну. И еще одно слово приобрело для нее почти мистический смысл. Это слово «пока». Словно, выжженные ярким пламенем буквы, отпечатались в ее сердце.

– В Читу не едем, пока не едем – поправила себя бабушка каким-то сонно-отсутствующим голосом, не высказав никакого удивления вопросу внучки. Можно было подумать, что именно с девочкой она оговаривала их возможность переселения в Сибирь. До Нели вдруг дошло. Не от всех евреев очищают Москву. А от тех, кто проявил себя убийцами – как врачи, которые работали в Кремле и в других крупных больницах. Про врачей она слышала по радио и в школе. И ей было очень стыдно и больно за них. И где-то подспудно она ощущала, что из-за таких евреев может пострадать ее семья. Потому все время и радовалась, что дядя до последнего дня оставался «там». Это каким-то образом гарантировало дядину, бабушкину, мамину и главное ее верность и любовь к Родине, ее «самому лучшему государству в мире». И, когда бабушка сказала, что они никуда не едут, еще раз утвердило в понимании «безгрешности ее семьи». Она даже не спросила, почему он ушел из органов и поступил на другую работу. Ей было достаточно того, что они оставались в Москве, и это было главным.