Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

Курсантов ОВККУ МВД в городе не любили. Не любили и русские, но особенно осетины. Впрочем, осетины не любили и курсантов ЗРВшников и общевойсковиков, но именно МВДшников, выходящих в город в увольнение наиболее часто била местная молодежь, нападая, имея, как правило, многократное численное превосходство. Забивали и до полусмерти, иной раз и до смерти. В этом училище было намного меньше, чем в других двух курсантов из местных и почти не было осетин. И потому курсанты МВДешники без жалости били осетин, используя момент, когда это можно делать вот так, не опасаясь никакого уголовного преследования. Не жалели ни парней ни девушек… Во время очередной атаки командовавший одной из курсантских рот капитан увлекся, орудуя дубинкой он не услышал команду об отходе. Курсанты отхлынули… а он остался. Толпа такой оплошности не простила. Офицер тут же был затянут в ее «недра» и буквально за две-три минуты живой здоровый человек был едва ли не разорван на куски. Увидев выброшенное из толпы обезображенное тело своего капитана… Тут уж пришла пора озвереть курсантам, до того в общем-то без лишних эмоций выполнявшим работу которой их учили.

В орджоникидзевское высшее командное училище войск МВД отбор курсантов имел специфический характер. Здесь не нужны были грамотные с определенным уровнем интеллектуального развития молодые люди. Особое упор делался на физическое развитие и опять же специфическую крепость духа, чтобы не наложил в штаны, не только при столкновении с уголовниками, но и, что обуславливалось местоположением училища, при столкновении с «идущими в разнос» джигитами. Причем второе превалировало над первым, ибо из второго вытекало первое, но далеко не всегда из первого второе. Очень часто те же вроде бы бесстрашные милиционеры, имевшие по многу задержаний и обезвреживаний урок, когда их из России командировали на Кавказ, на подавление этнических волнений, просто терялись при виде толп озверевших джигитов.

Мстя за своего погибшего офицера, МВДшники уже не теснили толпу, они ее уничтожали. Не выдержав беспрерывного беспощадного напора, толпа в панике побежала в разные стороны. Часть метнулась к парку. Здесь пришлось вступить в действие и курсантам зрв-шникам, которые уже своими дубинами направляли бегущих в сторону моста через Терек на левобережную часть города. Остальных МВДшники «канализовали» на проспект, по пути выхватывая отдельных бегущих и передавая милиции. На площади осталось лежать несколько десятков человек. Там были и павшие от ударов и задавленные бегущей толпой. Среди них оказалось немало девушек…

После тех событий из ракетного училища отчислили всех курсантов-осетин – они отказались идти разгонять демонстрантов. Потом стало известно, что за допущенные беспорядки был снят с должности первый секретарь компартии Северной Осетии Кабалоев. И все… Всем участвовавшим в тех событиях курсантам приказали молчать и ни где о них не распространятся. Николай не вдавался во все эти политические хитросплетения, как и любой другой молодой человек, которому в то время было всего 18 лет. Но он не выполнил «инструкцию» и где мог с восхищением рассказывал о действии тбилисского «особого отряда» и курсантов училища МВД. Он непоколебимо верил, что с обнаглевшими нацменами нужно поступать только так и никак иначе…

После Малышева почти полчаса Ратникова никто не беспокоил. Временное затишье несколько расслабило, боль в затылке притупилась, что позволило войти в «рабочую» колею и заняться делами. Вызвал Цимбалюка. Свинарь пришел, предварительно умывшись и сняв бушлат, но все равно принес неистребимый запах скотного двора. Цимбалюк в силу своей не слишком уважаемой, но оттого не ставшей менее востребованной специальности имел в дивизионе немало всевозможных льгот. Его не ставили в наряды, не направляли в командировки, при объявлении «готовности» он тоже никуда не бегал дальше своего свинарника. Ратников частенько прощал ему мелкие дисциплинарные прегрешения, такие как опоздания в строй и неряшливый внешний вид. Ведь свиньи выживали, особенно зимой, в основном благодаря его заботам и умению. Весной следующего года Цимбалюк увольнялся и Ратников искал ему замену.

– Ну что, присмотрел кого-нибудь на свое место, – подполковник пытался не морщиться, выдерживать, исходящий от свинаря запах.

– Ни… Товарищ подполковник, молодые усе больше с городив, к скотине без понятия, – отозвался без энтузиазма Цимбалюк.

– Попробуй Хорошуна. Он ведь тоже с села, земляк твой, – посоветовал Ратников.

Цимбалюк состроил недовольную гримасу:

– Можно трохи попытать, но разумею нема у ёго охоты. Бачил як он от духа поросячьего нос воротит. Як дивка городска.

– А ты все же попробуй, – настаивал подполковник. – Завтра я его к тебе направлю. Поучи его, может, будет толк. А нет, так кого другого посмотрим. Но ты и сам поторопись. Не приготовишь себе замену, в июле уволю, – подстегнул напоследок подполковник.

После ухода свинаря, сосредоточится на делах никак не получалось. За что бы ни брался мысли, навязанные разговором с Малышевым, все время пронзали сознание. «Как это он сказал: ассимилируют весь русский народ… А что, будь я помоложе, да погорячее, пожалуй, клюнул бы на это дело, ату их черных… Хотя, конечно, в его словах есть и своя логика, наглость надменного хамья очень сильно задевает. Хотя и русского хамья вполне хватает, разница может быть лишь в том, что русское намного трусливее того же кавказского…».

И все же Ратников считал, что Советская власть особо разгуляться хамью никогда не давала, иначе бы и общественный порядок нельзя обеспечить и развивать культуру… Почему то подумав о культуре, Ратников тут же вспомнил сравнительно недавно восстановленный в памяти тот шестнадцатилетний давности разговор с Ольгой Ивановной по пути из книжного магазина в школу. Вроде бы и не оказал он на него какого-то основополагающего воздействия, но как-то именно после него он стал без прежнего пиетета относится и к творчеству «потов больше чем поэтов», коими молва неофициально именовала Евтушенко, Рождественского и Вознесенского и даже заметно охладел к обожаемому им до того Высоцкому. Конечно, в последнем случае свою лепту внесло и то, что услышал он о нем из уст своего старшего сослуживца майора Киржнера. Уже в восьмидесятом году, когда передали сообщение о безвременной кончине барда и Анна, так и не поставленная в известность мужем о его частичном еврейском происхождении… Так вот, Анна искренне переживала и сетовала, что не уберегли такого человека, а Ратников внешне вроде также реагировавший, про себя отметил, что нечто подобного даже ожидал. Во всяком случае, его вера, что Высоцкий не проживет долго в какой-то степени основывались на словах самого барда, сказанные в той ночной беседе с глазу на глаз: надо жить в кайф и все попробовать. На уровне подсознания Ратников осознавал, что такая жизненная установка никак не сочетается с долгим пребыванием на этом свете.