Татьяна Чекасина - Облучение

Не успели ничего решить насчёт коллектива, ба, на порог с плачем-воем жена лейтенанта Подзаборина. И сразу «докладает», как говорит комбат: в минувшую субботу она с детьми поехала навестить маму и закрыла мужа на ключ в квартире, чтоб не смог он уйти в магазин, купить бутылку и напиться. Но тот всё равно исполнил задуманное. Перелез по балконам к соседу, с которым и накачался. На обратном пути, уже не будучи хорошим эквилибристом, лейтенант Подзаборин одеревенел от страха на перилах. Вызов пожарных и приказ о принудительном переезде этой семьи с пятого на первый этаж офицерского дома.

– Он что говорит: «Я пью не больше других».

Мы с Кукурузовой в этот момент наркологи, даём совет:

– …значит, ему надо меньше других. Другие не ходят по балконным перилам и по карнизам…

В итоге эта офицерская жена приободрённой покидает исповедальню, но её сменяет капитанша Ухарева, шипя гадюкой:

– Вчера пошёл на службу утром – майка была под кителем (точно помню) надета на правую сторону, вечером вернулся, а майка-то уже на левую сторону надета. У соперницы среди дня побывал! Отравить бы стерву да уехать в Мелитополь…

Травить не надо, а уехать с детьми на юг обязательно! Напоминаем: в прошлое лето её муж тотчас последовал за семьёй, отпросясь у начальства.

– Детей он любит, – светлеет лицо офицерской жены.

Батальон, где мы служим, – орган, искусственно вживлённый в тело города. Это – проходной двор. Офицерские семьи (канцеляристок, как правило, набирают из жён), словно бы протаскиваются мимо нас, уволакиваясь за черту нашего специфического участия в их судьбах. Но некоторые иногда задерживаются на годы. Прибывшие из учебных заведений молодые офицеры, бывает, служат старательно. Но особенно старательны служаки, прибывшие из глубокой провинции, часто неказистые с виду (пример – майор Звягинцев, подружка наша).

Все старательные служаки считаются «глядящими в загранку», в благополучное тихое «зэгэвэ» [3] . Но не все туда продолжают глядеть, так как есть препятствия на боевом пути. В основном, два: пьянство и женщины. Иные сдерживают натуру из последних сил. «Не глядящим» путь туда отрезан навсегда.

Среди таких есть и те, кто сослан в наш гарнизон наоборот из загранки. Эти, сосланные, как правило, имеют внешний лоск, полностью соответствуя идеалу военного, если не считать побитости, отражённой в глазах. У одних проходит, у других – никогда, и в итоге они скатываются ещё ниже, вплоть до отправки в отдалённые гарнизоны (Чирчик, а там и Кандагар…)

Когда уходит следующая «клиентка», мы с Кукурузовой, получив заряд бодрости, не в силах управлять порцией новой энергии, бьющей наружу, давимся смехом, который сегодня был вынужден оборваться: перед нами – Лёка с видом свидетельницы. И свидетельница она не помощи людям, а чёрт знает чего. И ощущение, будто она на вершине, а мы в помойке. У меня желудок свело, кислотность подскочила, хлынула кислота, обжигая внутренности.

Из дневника: О, сколько новых лиц! Передо мной развернулась человеческая комедия (она же трагедия)… А меня явно принимают за кого-то другого, нечто от гоголевского ревизора. Самочувствие великолепное! Если так пойдёт и дальше, можно ответить на вопрос некоторых пессимисток: «Зачем тебе этот батальон?

Первого мая по традиции всем коллективом мы едем в лес! Устраиваемся на однажды облюбованном местечке. На разостланный брезент выкладываем пакеты с колбасой и варёной картошкой, банки с домашними соленьями, выставляем бутылки с квасом, минералкой и, конечно, водку… Мы с Кукурузовой водку почти не пьём, так, символически. Мы наблюдаем. И уже подметили: капитан Морковников без жены, а новенькая девушка Лёка, будто сумасшедшая.

– Какая звёздочка зажглась в «спецчасти»! – говорит он, разливая водку.

– Не на вашем погоне, товарищ командир! – отвечает она неожиданно не по-детски.

– Насчёт погон ещё посмотрим, – хмурится он.

– «Капитан, никогда ты не будешь майором», – опять парирует она, перекрикнув Высоцкого, хрипящего из магнитофона.

– Кто так режет хлеб, сал-лага! – он отбирает у неё огромный тесак, появившийся раньше времени реквизит предстоящей вендетты.

Разгоралась, нарастала беготня пыльным лесом. Мы сидим привычно на бревне, будто в театральной ложе. Перед нами раскинулась поляна, на ней костёр среди жухлой травы и новой, остренько зеленеющей, а также берёза, соком из которой запивают водку добытчики. И особо в нашем поле зрения двое: капитан Морковников и новенькая. Он настойчиво глядит на свои кеды, отводя тяжёлый взгляд из-под чёлки цвета грибов-лисичек от главного «объекта по курсу», от Лёки в узких жёстких голубых брюках (все с катушек: джинсы!) У меня дома вой, по воскресеньям – на толкучку, последние рубли, дико обтянутый зад (дочки нынче пошли – я такой не была). Да и теперь я – образец скромности: денег накопила на туфли югославского производства, купить не решаюсь, а надо хватать, пока есть они в нашем магазине на территории военного городка.

– «Где ж ты мой сад, вешняя заря!» – отчаянно завыли наши женщины.

Их пение прогнало от костра всю (более или менее) молодёжь для игры в мяч. Я тоже в молодости любила: пальцы «в замок» сцепишь, а голову закинешь, глядя в небо, с которого летит мяч обещанием скорого счастья.

В ельнике были остатки снега, а над поляной сверкало солнце (катастрофически радиоактивное). Офицеры, молоденькие жёны и Лёка были охвачены общим азартом, в котором мы распознали азарт индивидуальный. Мяч-заряд, попав в Лёку, возвращался к Морковникову, ударив и его. Электричество. Оба под напряжением. Когда они приблизились друг к другу метра на два, удивительно было, как не скрутила их космическая сила в один клубок и не унесла с земли… До раздевания дошло: парни – по пояс (только не Морковников, стеснительный наш). В синем спортивном костюме он похож на волейболиста на тренировке. А вот Лёка стянула свитер, оставшись в маячке, проделав «стриптиз» с решительным видом. Морковникова качнуло не от пойманного мяча, от белого сияния голых плеч и рук. Теперь он пасовал осторожно, будто она, разоблачившись, оказалась живым, но бьющимся предметом. Все выдохлись, а Лёка всё играла с Морковниковым. У костра и на бревне решили: спортсменка.

На обратном пути сумеречным лесом мы притащились к поджидавшей у дороги бортовой машине со спящим, но разбуженным солдатом. Когда все расселись по лавкам, привинченным к полу кузова, в полутьме (но мы-то заметили) Морковников набросил свою куртку этой девице на плечи и даже приобнял её, чтоб, значит, меньше толкало её на ухабах. Его лицо было отворённым, просящим коллектив не настучать… У контрольно-пропускного пункта нас высадили. Морковников не пошёл домой, а куда-то побрёл он рядом с этой Лёкой. Мы с Кукурузовой живём не в военном городке, но до самой остановки трамвая не смогли проследить, куда эта парочка делась. Раннелетняя жара первомайского дня сменилась дождиком. Накрапывало, и вскоре грянула первая гроза (в «начале мая»): сверкало, грохотало. Я лежала дома без сна.

Читать дальше