Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— A-а, это ты, — приветствовал меня Натан, задумчиво почесывая жмурившуюся крысу за ухом. — Я думал о тебе.

Он печально покачал головой:

— Или мир перевернулся? Евреи бегут в Германию… Ну, что хочешь?

— Ходить на вызов сейчас, — доложил я. — Скажи слова.

Натан, покряхтывая, встал, прикрепил мне на локоть и на лоб коробочки с первосвященными анализами и велел:

— Повторяй за мной: «Gott… Strafe… Deutschland!..»

Закончив древнюю молитву, он снова опустился на диван. Я помог ему подоткнуть с боков подушки. Над диваном повисал гобелен — черный коршун пикировал на колонну шитых белыми нитками лебедей, тянущих на прицепах тяжелые лоэнгрины.

— Извечная борьба Добра со Злом, — объяснил Натан, показывая на коршуна. — Это я в годы молодости.

— Нос такой, — согласился я, рассматривая картину налета.

Натан ласково предложил:

— Перебродившего сока ягод для храбрости испьешь? Можно попросить подать печенья…

— Дадут, да? — обрадовался я.

— Во всяком случае, существует некоторая вероятность этого, — смиренно пожал плечами Хозяин Горы.

Мы пили из высоких хрустальных бокалов, я хрумкал бисквиты, опустошая вазочку.

— Ты уж там потихоньку, полегоньку. Не круши… — внушал Горный Старец, накладывая мне апельсинового желе в розетку. — А то есть тут у нас один, доктор Коган такой, так он при словах «немецкая культура», ты не поверишь, хватается за голову… Просто буйный!

— Хорошая человек, — вступился я за доктора. — Другие там — сильно плохо.

Я имел в виду имбецилов барака и трясущиеся тени Гемайнда.

— Они пили из лужи и забыли прошлое, — вздохнул Натан.

— А где сейчас доктора Когана?

— Он на вызове, в Байрейте, — сухо отвечал Повелитель, поморщившись. — Опять наворочает, я уже заранее представляю… Навешает арфы по кустам… Ты, как практикант, должен прежде всего уяснить, что наши вмешательства, или «акции», как эти действия называют верхние, всегда необходимы и достаточны, но не чрезмерны. Умеренность во всем! Мы осторожно истребляем чудовищ. Тихо, незаметно, чтобы половица не скрипнула. Ведь нам же, нибелям, когда-то и придется это разгребать… А доктор твой милейший Коган, с его позывами, ему дай волю, с ревом все выжжет и вытопчет, камня на камне не оставит. Невозможный человек!

Послушно выслушав напутствия (ибо лишь послушание является путем к победам), я поблагодарил и распрощался:

— Спасибо вам очень много. Удачного вызова.

— Удачного вызова, — кивнул Натан, сменив гнев на милость, перестав сверкать на меня глазами. — Успешного вмешательства!

Теперь мой путь лежал в Дежурку, где перед выходом на вызов меня поджидали Старший и остальные труженики группы. Все-таки по дороге я забежал еще на минуточку к Фее — попрощаться.

Полное ее имя было Фейга-Лея. По обычаю нибелей нас свели сразу, не успел я сюда слезть. Когда после верхнего воздержания у меня уже Нос канул книзу, как назначил кто-то…

И я воспрял! Сейчас мы сидели рядышком на стульях посреди комнаты и разговаривали. Она была в белом комбинезоне и красных туфельках, и знала все на свете. Ей было лет так… этак…

Мой поджиг все старался соскочить у меня с плеча и свалиться меж нами, как изоляционный меч, но я не позволял. Изредка наши руки соприкасались, и я трепетал, меня бросало в жар, била дрожь — как когда-то, давно уже, за гаражами. О, неземная, подземная! Неужто вишни оставляют следы на ее губах — по самые помидоры?..

Она угощала меня печеными яблоками и говорила:

— Ты читал у Шмуэля Аза, как девушка полюбила немца — он был страшный, как смерть, дикий, рычал, пил черное пиво, отрыгивал, копался, перебирая, в собственном мусоре, и изливал семя свое не на землю, а в целлофановый мешочек. Но все, все победила любовь, и чудо произошло!.. Удачного тебе вызова! Я желаю тебе или мгновенного прекращения процессов в клетках, или небольшого механического повреждения тканей.

Я тоже сформулировал что-то вроде: «Сиди-жди, я туда-обратно», и встал:

— Удачного вызова!

Группа в полном сборе уже сидела в Дежурке, гоняла чаи под вырубленной в скале надписью: «Если вы захотите — мы приходим!» Все были на месте, все дежурные каратели — лысоватый одноглазый весельчак Орен с черной повязкой на выбитом в одном из вызовов глазу; косматый, хмурый, поросший дико- и всюдурастущей бородищей, мрачно бурчащий Арье; неразговорчивый, все время что-то флегматично обтачивающий, строгающий, сковывающий из обломков и обрезков Борух. И Старший группы, которого балагур Орен называл то Балабай, то Адон, а то и Эль.

— Вызов не ждет! — холодно напомнил мне Старший, постукивая по ладони плевательной трубочкой, оружием бесшумным и беспощадным.

При этом Орен лихо подмигнул мне зорким оком, Арье пробурчал, звякнув мечами, что неча по старым девкам шляться, а Борух промолчал, укладывая колчан в дорогу. Старший повернул на своем безымянном пальце массивное золотое кольцо, поднес к губам и произнес: «Дежурная группа готова».

— Удачного вызова! — пискнуло кольцо.

— Наверх! — скомандовал Старший.

И побрели мы. Лезть по коммуникациям, протискиваться в люки, карабкаться по узким скобам, вымазанным светящейся слизью… Обычно от двух до пяти вызовов бывает за дежурство. Сегодня три уже отпахали, это четвертый.

Первый вызов мне, естественно, запомнился особенно. Мы тогда завершили свое, говоря на жаргоне нибелей, Восхожденье, выйдя на поверхность аккурат посреди посыпанного опилками зала гнусной мюнхенской пивной. Законом о покаянии, как известно, пивные были запрещены, но, увы, эти забегаловки на каждом шагу существовали и процветали, а строгий Закон, осклабясь, разносил по столам кружки с пенящейся коричневой чумкой.

Тут мы и возникли, вылезли через переходной люк в полу. Пивной притон в этот ранний утренний час был пуст — ночь закончилась, посетители, насосавшись, разбрелись по рабочим местам, к печам и травильням. Краснорожий владелец в белом фартучке с вышитыми скрещенными молниями, сам напоминающий пивную бочку, подсчитывал выручку сальными пальцами-сосисками. Он так и выкатил злобные заплывшие глазки, когда пол посреди заведения стал вспучиваться, негромко треснул, и мы стали выбираться наружу.

Багровая физиономия колбасника разом побелела, когда он увидел черные защитные щитки, пью-иллюминаторы, на мордках нибелей, их седые бородищи, горбатые носы, мохнатые комбинезоны, крытые крысиной шерстью.

Он пытался, хватая воздух, разинуть гнилозубую пасть, но Старший, подпрыгнув, живо сгреб его за жирный трясущийся загривок и с размаху ткнул носом в стену. Так что владелец и не смог полюбоваться, как громили его вертеп, мечами крушили развешанные под стеклом майнкампфы, железяки, свастики, реликвии… (Про владельца известно было также, записано, что когда встает луна, он выходит из дома и бежит, крадучись, временами вставая на четвереньки, на что-нибудь близлежащее мемориальное и там сидит, разрывает землю, поздно ужинает и тоскливо воет). Сделав дело, мы направились к люку. Старший, как и положено, уходил последним. Уже свесив вниз ноги, он обернулся, достал свою страшную трубочку и плюнул хозяину в затылок жеваной промокашкой, пропитанной горным чесноком. Хозяин обмяк и с грохотом рухнул на усыпанный битым стеклом пол. Люк захлопнулся, мы ушли.