Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Право же, вообще как-то не хочется поднимать обоюдоострый… Меч. А зачем?

Душка пожал плечами.

— Ай, бросьте. Ничего свежего вы не изобрели. Это пресловутое Объяснение Второе из «Девяти доводов конного дезертира»: «Потому как вместе со мною канет (падет, скопытится) целый мир, так нешто я… глупство… etc».

— Тудыть твою, так и будешь вечно смотреть из-за бочки, зарывшися в сору, выглядывая в щели?! Ты перешедший Реку али нет?! Или, может, ты — перешед вал, отступник, тыкрест, славщик бар-шуб, сборщик дровишек по шуботам? По-хорошему, так вывести тебя из стана да побить кицкиными лапками, забросать каменюками — будет тута пирамидка, так?!

Злюка, ухнув, выхватил из рукава отточенный финяк и без замаха ткнул Илью подсочельник, да Илья, не вставая, уклонился с разворотом и сам было локтевым «бригадиром» того в лоб огрел, да тот умело ушел, верткий, и залыбился, схаркнул довольно:

— Натасканный, вижу…

Душка мягко поаплодировал, поинтересовался:

— А топором владеете?

— Метаю так-сяк.

Злюка полез в верхний карман кителя, порылся, шурша, потом в нижний — вытащил пригоршню песка, пробормотал невнятно что-то вроде: «Нема зману… Кончай госет…»

Теллеровы капитаны торопливо подступили к Илье.

— Фартучек мы с вас снимем… И погремушки эти уберем. А обрядитесь вы теперь… — Душка сбросил на пол со стенда книжонки, раздвинул створки обнаруженного встроенного шкафа и выволок набитый мешок с лямками. Злюка нагло ногой, как дед Метелица из армейских сказов, пихнул мешок Илье:

— Получай, сынок, доспехи, «одежу Стража». Напяливай.

Илья оделся. Пуговицы на кальсонах были костяные, вырезанные искусно в виде воина с махоньким мечом и крошечным щитом. Рубаха оливкового цвета с аккуратными дырками под мышкой — чтоб денно, в пекло, тело дышало. Штаны из «божьей кожи» он заправил с напуском в тяжелые калиги — сапоги с открытыми пальцами. В таких пимах по пескам — в самый раз. Легкая ватная куртка оказалась впору («Тут, видите, в рукавах имеются варежки на специальных резинках — нощно-то на барханах стыло — колотун!»).

— Осталось, милейший, слегка пометить вас.

— Подставляй лапу, в лаг, красиво нарисую.

Какой-то штуковиной, вроде серебряного паяльника, Злюка старательно, как в школе по фанерке, прижег Илье запястье. Илья взвыл.

— Ничего, ничего, не скрежещите. Боевой шрам, скажем так, прекрасно-с… Сопутствие грусти.

— Заживет, как на песце!

Илья подул на свое тавро — шестиугольный щит, сдобренный коротким мечом.

— Это, изволите видеть, мощный щит Да и разящий меч Ma — вместе исконный символ Стражей…

— Позарез полезно такую чучу на себе иметь! Зачнет, к примеру, аразня тебя на куски рвать, ремни резать, обезображивать — а все равно по клейму определим, кто ты был, хоть и канитель, и воздадим почести.

Илья с симпатией рассматривал себя в зеркальной стенке — эх, потух, истек профессор кисло-сладких щей — загорелый татуированный череп, курчавая борода, холодные бесцветные глаза, налитые плечи, выпирающие из ватника, — страж стражем, Доб-молодец! Стой, кто идет во тьме — с той, что летит во сне… Пароль — Скала, отзыв — Крепость…

— Ну, Элияху, собирайте бебехи. Вот… — Душка поискал глазами, отодрал кусок васильковых обоев и принялся писать на обороте, слюнявя карандаш. — Вот вам выписано проездное свидетельство до Якирска, окончательная подпись…

— На юга поедешь — там сейчас самый изюм-симпозиум, ага.

Злюка достал косушку — как раз на три шкалика, нормалек, пограничная доза, скусил пробку:

— Поехали, куды глаза глядят! На посошок! За прирезание земель! Всяк исак — полезай в кузов!

Душка всосал, выдохнул:

— Глиссандо мироощущений!

Илья отхлебнул свое, подхватил тощий рюкзак — там погромыхивала какая-то мелкая амуниция, такое можно было и в зубах тащить, задумчиво прокряхтел:

— Эх-ма, нет у мя ничего, окромя того, что глаза видят…

— Шевелись, квелый! Нечего тут… Разрассуждался! Катись на Стражу! Легкой пороши! А не хочешь — научим…

— А не умеете — ученые заставят. Диво нехитрое, метода отработана. Стража бы-ыстро исцеляет тех, чьи сердца сокрушены, у кого воспаление хитрости… Республику не получают в подарок! У утонченного Ялла Бо в двустишиях так сказано:

И, между тем, заговорились мы, а сваливать пора — там для вас давно транспорт подан-с. С ветерком доедете!

— Шаркай шустрей, кулёма! Мотор ждать не будет.

«Не хочешь, артачишься? Не хо-очешь… На заставу, — думал Илья, двигаясь к последнему уже вроде бы выходу из капитанства «Френкелево». — А надо. А не умею. А тогда иди (вали) и учись! Верой-правдой. Ты жа Страж, вынь да положь».

Капитан Душка, провожая, учтиво взял двумя руками под козырек, отдал честь-«шестерню»:

— Твердого наста вам! Кремнистого пути!

«Там посмотрим, — повторял про себя Илья. — Вишь, напустили туману… Там видно будет».

Капитан Злюка с лязгом отодвинул проржавевшие засовы, отвалил тяжелую железную дверь, осторожно выглянул наружу, в мокрое, поежился — бр-рядь, дож-ж, джу-удь — примерился и мощным пинком вышиб Илью на улицу. Вслед за ним вылетел его рюкзак, шлепнулся в свежую лужу, и дверь захлопнулась.

Эко сыро. Сразу охватила прелость. Зато вроде свободен. И кости целы. Эрго — ино истчо побредем. Чо ist чо, я внял. Вели миловать, о, нескончаемый аэропортопытошный конвейер «Френкелево»! Прощевай, скрипящий в ночи!

Шел дождь не переставая. Он в три ручья лил, лил и лил — квантулил, как сказанул раз энергично, как в лужу, учитель языка, носитель забытой культуры. Частицы водяной пыли волнами накатывали сверху, и ветер их остервенело разбрызгивал. Лупило по голому черепу, стекая по щекам и за шиворот. Объяли, во! — ды, до, ду — шипами лужеными вдалбливал дождь — ужо, ужо, струились водяные змеи (не зря по-нашему, на ионском, дождь — громошипящий клубок «гешем»), а в голову пришла трава морская. Поодаль виднелся навес пустынной остановки. Светильник, скрипя, качался там на горбатом столбу. Хлопал прибитый жестяной лист, покрытый рядами цифр, — записи эти можно было понять и истолковать. И там же стоял и мок заляпанный по все три высоких колеса грязью старинный автозак-внедорожник с брезентовым верхом. Как такие самобеглые повозки ручной сборки назывались, какое-то смешное уменьшительное слово… Приоткрылась дверца, водила в кожухе высунулся, махнул лапой:

— Эй, пархославный, аника-воин! Псст, сюды! Рысью — в «айзик»!

Точно — «айзик»! Не тазик, не газик, не козлик… Колымосковская колымага, три веселых колеса… «Айзик», надо же, когда-то волочил подобное оравой на веревочке — лямочки накрест на груди… А в младшей группе на крестинах к такому колесу ставили, измеряя рост…