Сергей Трищенко - ЯТ

Над всеми ними вытянулась вывеска: «Религиозные догмы, заблуждения и предрассудки».

– А семь смертных грехов у вас случайно есть? – спросил я.

– Конечно! Вон они – за бронированным стеклом, скованные одной цепью.

«Смертные… – подумал я. – Но всё-таки – смертные. Значит, есть надежда, что когда-нибудь они исчезнут, отомрут».

Неподалёку от бронированного стекла, на прилавке, поражая несерьёзностью соседства, лежали ахи, эхи, охи, ыхи, вздохи, аханье, оханье и хихиканье.

Среди наваленного барахла я заметил маленькое «э-ге-ге», которое, подумав, купил и сунул в карман – чтобы не разочаровывать хозяина, и хоть как-то компенсировать ему потраченное им на меня внимание. Да и стоило оно всего пять ятиков. К тому же мне почему-то показалось, что нам оно может понадобиться. А если и не понадобится, то пригодится.

Уходить сразу после покупки я счёл невежливым, и ещё разок протопал по прилавкам взглядом, спросив:

– У вас нечто вроде комиссионного магазина?

– Вся Ярмарка, по сути, большой комиссионный магазин, – мазнул рукой торговец. – Возьмите, к примеру, хотя бы это, – он указал на поражающий медным блестящим сиянием и сияющим блеском ряд духовых музыкальных инструментов.

Помня о горьком опыте, что внешний вид не всегда верно отражает содержание, тем более когда в полированных боках труб отражалось что угодно, но не окружающее, я спросил:

– А это что?

– Не узнаёте? – удивился продавец. – Те самые медные трубы, которые нужно пройти, чтобы…

– Но я вижу среди них не только трубы, – перебил его Том, наконец-то подошедший ко мне и абсолютно некстати влезший в разговор.

– Разумеется, их изготавливают разного размера. В зависимости от размера человека.

– Не может быть! – ахнул Том, указывая на трубочку, через которую не пролезла бы и мышь.

– Ну-у… от сущности человека… – поправился продавец.

– А-а, – понял Том. А я так и не понял. И с большим непониманием вышел из магазина, надеясь позже куда-нибудь его, это непонимание, определить. Остальные последовали за мной.

Машинально я свернул за угол – таща за собой непонимание и ища место, где можно от него избавиться, желательно незаметно.

За углом стоял длинный ряд торговых автоматов с многообещающей надписью: «Отпущение грехов». И пониже, другими буквами: «Грехи отпускаются в оригинальной упаковке».

Судя по различным надписям над монетными прорезями, грехи отпускались разные. Мне вдруг захотелось приобрести пакетик. Не потому, что позарез понадобилось, а из любопытства: узнать, какая упаковка? И какие грехи? Уж семь смертных вряд ли продавались в автоматах – мы их только что видели. И семь бессмертных – тоже, хотя их мы не видели. А может, и те и другие – одно и то же? Ведь сколько люди ни борются с ними, они всё живут и живут. Значит, смертные – на самом деле бессмертные? Или как?

Я подумал ещё раз. Когда сомневаешься, надо не то что семь, а семьдесят семь раз отмерить. Купить грехов? А надо ли?

Непонимание мешало. Я опустил его за один из автоматов и осмотрелся, прислушиваясь: не видел ли кто не из наших?

Вокруг расстилалась свежесть утренней тишины – шуршащей накрахмаленной скатертью. Но мы не успели в полной мере насладиться ею, как оказалось, что и она обманчива: вдалеке послышался шум, и в юго-восточном направлении повалила толпа.

– Куда вы? – спросил Том.

– Тенденции дают! – запыхавшись, сообщил взлохмаченный парень в замшевой – или замшелой? – куртке.

– Наши или импортные? – поинтиересовался Том – как будто бы даже с лёгкой издёвкой. Или с ехидством. Или с издёвкой и ехидством – отсюда «ие». Тот махнул левой рукой и скрылся в толпе. Пояснил другой, постарше, и потому не столь спешащий:

– Кому нужны наши, молодой человек! Конечно импортные, только импортные. Наши назывались бы иначе – например, уклоны, направления, стремления, претензии…

– Но у всего, что вы сказали, есть своё название, – возразил я, – а все говорят: тенденции.

Собеседник развёл руками:

– Потому и импортные, что своих нет.

Том забормотал:

– Импортные, импортные… Им – портные, им – порты, а нам? Без штанов ходить?

– Зачем так грубо? – успокоил я его. – Может быть, всего лишь без кораблей. От портов, как от одежды, давно отказались в пользу брюк, а они-то – импортные, по сути своей. А вот портабельные корты, то есть корабельные порты – не те, амбразуры, из которых пушки торчат, а в которых корабли торчат, нам бы самим пригодились. А то всё импортные да импортные…

– Импортные, импо'тные, импотные, им потные… – закивал головой (как будто можно закивать чем-то ещё… ах, да, рукой – «кивнуть рукой», не «махнуть», а именно кивнуть: сделать жест сверху вниз) благообразный себенький старичок – весть в себе, – которого я, кажется, где-то видел. Хотел ли он ввязаться в разговор, или же вывязать узор суесловия, или просто бормотнул под нос, я не знаю. Уж мы-то с Томом точно не хотели никуда ни ввязываться, ни вывязываться, а потому не стали с ним разговаривать… хотя, возможно, и стоило: вдруг он что-нибудь подсказал бы? А, может быть, и нет…

Я задумался до такой степени, что поскользнулся и чуть не упал.

Было – поскользнулся. Было – не упал. Всё было. И падал даже. А сейчас – нет.

Хорошо, что Том успел подхватить меня под руку.

– Вы знаете, на чём поскользнулись? – взглянув под ноги, спросил Гид.

Я взглянул вслед за ним. Бр-р! Что-то вроде красно-коричневого слизняка. Беспанцирного моллюска. Бесхребетного.

Догадка мелькнула у меня в голове, но её желательно было уточнить – утончить и заточить, – и я спросил:

– На чём?

– Это же подлость! Кто-то специально бросил её на вашем пути. Кто-то хочет вывести вас из строя, устранить от поисков… Кто бы это мог быть?

– Не предполагаю, – покачал я головой, – меня тут почти никто и не знает. Даже почти без «почти». Разве что я сам… Может её просто так кто-то бросил – выбросил? Не для меня?

– Хорошую подлость просто так не выбрасывают, – со значением заметил Гид.

– Подлость – и хорошая! – возмутился Том.

– Вы никогда не страдали раздвоением личности? – заинтересованно спросил Гид, вернувшись к предыдущей линии разговора.

– Нет. До такой степени – нет.

– Жаль, – разочарованно произнёс Гид. – Я знаю некоторых людей, которые составили себе состояние, продавая собственные раздвоенные личности и раздваиваясь вновь и вновь.

– Что же остаётся от человека, если он продаст собственную личность? – спросил Том.

– Но это ведь раздвоенные личности! – как о чём-то самом собой разумеющемся, сказал Гид. – Одну он продаёт, вторая остаётся.

– И раздваивается дальше, – медленно произнёс Том, что-то понимая. Но что? – И тогда получается одна четвёртая человека, одна восьмая, одна шестнадцатая…