Сергей Трищенко - ЯТ

Я прошёл мимо подземного перехода, заполненного тополиным пухом. Две старушки на ручных прялках тянули из него нить. Жужжали веретена. Старушки дремали.

На газоне рядом с плитуаром зрели злютики, прорастали моргоритки и геморгины. Куда-то стремились убегонии, колыхались в припадке удушения лиандуши. Ужасали ужасмины, хило клонились – во множестве экземпляров – хиалки, длинными крокодильими челюстями щёлкали крокукусы, скромно тюлепались тюлепаны, похожие на польских шляхтичей в марлевых балетных пачках.

Еловой пальмой кактусился папоротник.

Возле высоченного, скрывающегося в неблаках необоскрёба стальными канатами был огороден участок асфальта, и вывешена специальная, ярко окрашенная, светящаяся на тёмном и темнящаяся на светлом табличка: «Место падения самоубийц». Чтобы они не мешали прохожим, а прохожие – им.

И вдруг сверкнула гролния и начался буряган! Туча прилетела с Северного Ядовитого океана. Снеждинки метелили по землёду. Торосились сугробы сугубыми гробиками. На мостовой стоял самосвал, прикрывшись от дождя колёсами. Мне показалось, что я увидел, как он ойкнул и прикрыл какбину, когда началась непогода.

Обнявшись, шли снегуркачка и снегуркаганка, обе пухленькие, словно покойники. За ними брело партийное содрание, держа в руках брелоком содранные с кого-то семь шкур, напоминавшие недавно виденное шкурничество. Я не понял, какой партии оно принадлежало: но, очевидно, без железной дисциплины и стальной воли не обошлось – иначе чем сдирали шкуры? Я шарахнулся от него, но оно меня не заметило – должно быть, видело только своих. До поры до времени.

Над улицей, меланхолично взмахивая ушами, летела собака. По-моему, спаниель, так как собаки именно этой породы наиболее приспособлены для полётов вследствие достаточной величины и прочности ушей.

Новая встреча: улыбающейся походкой и сам улыбающийся от уха до уха, под Буратино, шёл человек. «Хоть что-то хорошее», – подумал я. Но что-то в его улыбке показалось не таким «что-то», к какому все давно привыкли. Да и внешний вид… Может, у него ушей не было? Нет, уши торчали. В одну сторону, но торчали.

Я не мог понять, что не так, пока он не подошёл поближе. И тогда понял: все зубы у него были железные. И ржавые.

На площади ругались специальной площадной руганью. В глубине площади стоял мат. Трёхэтажный и с мезонином. Висела реклама «Алкоголизм и наркомания – в любом количестве!».

Я присел на скамейку в скверике. На лавочке напротив сидел юный самоубийца и с упоением стрелял себе в рот. Расстреляв одну обойму, он хладнокровно перезарядил револьвер и продолжил увлекательное занятие. Рядом с ним расположился стильного вида пижон в стальном цилиндре и терракотовом фраке. Он перематывал онучи.

Город казался скверным, бульварным, парковым. Зелёным. По нему шастали грабийцы и протеступники, бродили крысавицы.

В телефонных будках висели автоматы Калашникова.

Рядом со мной в песочнице играли дети. И о чём-то спорили.

– Надо говорить не «бомба», а «бумба», потому что она делает «бум!»– утверждал один.

– Нет, «бам!», – возражал второй, – и говорить надо «бамба».

– Нет, «бямба», – возражал третий, – потому что получается всякая бяка.

– Вы оба неправы, – сказал четвёртый, постарше, – надо говорить «бымба», потому что идёт дым.

– Надо говорить «бимба», потому что она летит и свистит «и-и-и-и!», – возразила девочка.

Видно было, что они готовы за идеи в мозгах биться об заклад головой, поэтому далее, как полагается детям, «поспоривши – повздорили, повздоривши – подралися».

Один выполнил другому деснение по коже – то бишь прикусил руку, оставив ощутимый и заметный след, несомненно, вошедший в историю. По крайней мере, в одну из.

На противоположной стороне улицы светился указатель: «Изготовляю памятники истории, архитектуры, культуры. Строю храмы науки».

Я встал и пошёл к газетному киоску – чем он меня обрадует? «У окна не стоять. Стреляю без предупреждения» – гласило объявление в окошке. Прохожие невольно останавливались, чтобы прочитать написанное от руки мелким почерком посреди большого листа бумаги. Несколько любопытных лежали вповалку у киоска.

Послышался выстрел… я проснулся.

Мне казалось, что сон приснился специально для того, чтобы я понял, где зарыта собака на сене.

Так я думал о предстоящем походе на другую Ярмарку, так мне представило её в кошмарах воображение и, как обычно, действительность оказалась совсем не такой, какой её пытаешься представить.

Утром я спросил у Тома, что снилось ему. Он рассказал.

Нет, кошмары в моём понимании его не мучили. Ему снилось другое.

…Словам было тесно. Они не умещались в строке, толкая друг друга локтями, кусая за уши и даже поддавая коленом под зад. Они боролись за место под солнцем. То и дело то одно, то другое, пища, вылетало после очередного наиболее мощного пинка из строки, падало, но тут же, размахивая руками и завывая, вновь бросалось в толпу. Иногда самое догадливое подкрадывалось ползком и хватало соперников за лодыжки или вцеплялось в ляжки зубами, пока его не затаптывали другие. Некоторые, посинев, полузадушенные, хрипели в стороне, держась за горло.

Слова задыхались, теснота перехватывала им грудь, они падали, но снова поднимались и продолжали яростно сражаться…

Порой из общей сумятицы выбиралось какое-нибудь одно особо сильно помятое слово и, махнув рукой и пробормотав что-то вроде «Да ну вас всех!» тихо убредало в сторону. Иные, посидев на камешке и немного отдохнув, вновь включались в схватку, а иные убредали совсем, не возвращаясь.

Остальная толпа будто бы и не замечала их ухода, им словно не становилось легче – настолько им было тесно.

Зато мыслям было просторно. Они парили над беснующейся толпой, снисходительно глядя сверху, чуть помахивая крыльями. Да и с чего им было толкаться, если было их там, в синей вышине, всего одна или две…

Мы немного помолчали, пообдумывали сны…

– Ты готов? – спросил я Тома.

– Ко всему, – ответил он.

– Может, проанализируем сны? – предложил я.

– Не хочется, – отмахнулся он, – и так ясно, что ничего не понятно.

Как нас вёл Гид на другую Ярмарку, я не помню. То есть не помню дорогу в целом, и вряд ли взялся бы провести кого-нибудь сюда ещё раз. Помню, что переходили по длинным подземным переходам, которые вливались в висящие над пропастью канатные мосты, скрывающиеся в сырых туннелях, со стен и потолка которых капало, и не всегда вода, а чаще – кровь…

Дул ледяной ветер, сменяющийся раскалённым дыханием пустыни, но настолько краткосрочно касались нас дуновения, что мы не успевали их ни почувствовать, ни прочувствовать. Всё же мой кошмарный сон немного сбывался.