Алексей Слаповский - Хроника № 13 (сборник)

– Ценил твое общение? И ценит?

– Не знаю! Может, я для него… Ну, хороший резонатор. Остальные закисли здесь, спились, кто-то уже умер, а я жив, относительно успешен, но именно только относительно.

– Это тешит его самолюбие?

– Может быть. А может, ему просто приятно со мной общаться. Допускаю. Но мне от этого не легче. Он чужой, тотально чужой, я это чувствовал всю жизнь. Мне не интересны его занятия, успехи, его любови, это все на самом деле его творимая легенда. Он сочиняет легенду о видном деятеле и тут же ее проживает. А с этими социальными сетями вообще покоя никому не дает: ведет десять журналов, везде пишет, всех комментирует, меня в том числе.

– И ты не пытался с ним поговорить?

– Зачем? Не так уж часто мы общаемся. Переживу.

– Боишься обидеть?

– И это тоже.

– Но это неестественно: столько лет дружить с человеком, а он даже не знает, как ты к нему относишься.

– Вообще-то люди так и живут.

– Ты уверен?

Салтыков уже устал от этого разговора.

– Хорошо, – сказал он. – Вот приедет, я ему тут же: иди к черту, надоел! Без объяснений.

– Между прочим, – сказала Катя, – не такой уж плохой вариант. Ты говоришь: он человек легенды. Если ты так с ним разорвешь, это тоже красиво. Частичка его легенды.

– Тогда зачем ждать? Прямо сейчас напишу: не приезжай, ты мне не нужен. То есть не приехать он не может, у него тут родственники, какие-то приятели. Пусть приезжает. Напишу: ко мне не заходи, не хочу тебя видеть. И добавляю: я тебя всю жизнь ненавидел. Нет, это слишком. Не любил. Был к тебе равнодушен. Как-то так.

– Такие вещи говорят в лицо.

– Ладно. Скажу.

И Салтыков стал ждать Бухалова.

Даже жаль, что впереди еще несколько дней.

Решил, что посылать его без объяснений все-таки не будет. Это мальчишество. Он объяснит. Он все ему напоследок скажет.

А что скажет?

Скажет: Бухалов, мне надоело быть зеркалом, в котором ты любуешься своим отражением!

А он ответит: тебе не кажется, что я довольно редко пользуюсь этим зеркалом?

А я скажу, думал Салтыков: дело не только во мне. Для кого-то весь мир сцена…

Весь мир театр! – поправит Бухалов.

Сцена! – резко ответит Салтыков. – Считаете себя гуманитарием, милостивый государь, а ни одной цитаты верно не помните, а ведь учите кого-то чему-то, лекции читаете! Вы как чеховский профессор Серебряков, который всю жизнь писал об искусстве, ровным счетом ничего не смысля в искусстве!

Это тема! – оживится Бухалов. – Я роскошный спектакль видел в Вене! Там Серебряков – моложавый такой пожилой мужчина, ноги болят, но в целом еще ого-го, а дядя Ваня болтун, импотент, придурок вообще. Мы ведь о том, что Серебряков что-то плохо писал, откуда знаем? Со слов дяди Вани! А там, в спектакле, трактовка такая, что Серебряков – умница, блистательный теоретик! Это дядю Ваню и бесит! Нет, в самом деле, не могла же молодая красавица выйти замуж за полного дурака!

Вот, скажет Салтыков, это ты любишь, это вы любите: перевернуть все с ног на голову. Но ты меня не собьешь! Повторяю, для кого-то весь мир сцена, для тебя – зеркало! Та же Вена, Париж, Берлин, Нью-Йорк, Боливия – ты в них смотришься. Ты везде оставляешь надпись: здесь был Бухалов! В этом цель твоей жизни – везде отметиться, во всем отразиться!

Если бы ты знал, сколько я работаю, грустно ответит Бухалов. Грустно и задушевно. Грустно и дружески. Грустно – и жалея, что его друг так расстроен.

Да не работаешь ты, закричит Салтыков, а создаешь для себя новые и новые отражения! Работаю – я! И такие, как я. Мы ищем что-то в глубине. До конца. А ты скачешь по верхам. Главное – отметиться.

К чему этот разговор? – сделает Бухалов вид, что не понимает.

И Салтыков скажет: к тому, что ты мне надоел!

Давно?

С самого первого дня! С первой минуты!

Ты ошибаешься.

Ага! Значит, ты, к тому же, лучше меня знаешь, что у меня в душе!

Не волнуйся, скажет Бухалов. Если так, я исчезну из твоей жизни. Навсегда.

То есть насколько?

Я сказал: навсегда.

В Боливию ты тоже уезжал навсегда!

При чем тут Боливия?

Ты позер, упоенный собой! Ты – и тысячи таких, как ты, миллионы создали целую цивилизацию, вы воспроизводите свои отражения, тиражируете свои маленькие мысли, вы заполонили этот мир, как тараканы, под вами не видно уже ничего большого и настоящего!

Салтыков мысленно осекся.

Нет, это уже лишнее.

Ничего этого не надо.

Надо так: мы с тобой разные люди.

Или так: Сережа, мне просто с тобой всегда было тяжело. Не заставляй меня объяснять, почему, это что-то… инфернальное.

Понимаю. Инфернальное? Ну да. Любовь от бога, нелюбовь от чего-то другого.

Конечно, Бухалов, ты у нас теперь верующий!

Почему такая ирония?

Потому. Я знаю, почему ты верующий!

Неужели? Почему?

Потому что бог сейчас в тренде!

Атеизм тоже!

На православие нападают, а ты любишь быть на баррикадах. Безопасных, естественно.

Бухалов озадачится: мы о чем говорим?

Я пытаюсь тебе сказать, объяснит Салтыков, что никогда не любил с тобой общаться, но не хватало мужества в этом признаться. Теперь признаюсь. Все.

Но почему? Что со мной не так? – искренне опечалится Бухалов.

Начинается! Одно зеркальце запылилось или дало трещинку, мы уже забеспокоились! Все должно сверкать и отражать безукоризненно! Отстань от меня, Бухалов. Иди на х., короче говоря! Все.

И – хлоп дверью.

То есть – его за дверь.

Салтыков доволен удачной репетицией будущего разговора.

Но через некоторое время что-то начинает беспокоить.

Он возвращает воображаемого Бухалова на воображаемый ринг.

Делает новый выпад:

На самом деле ты всегда знал, что я умнее и талантливей тебя. Не говоря уж о том, что пишу грамотно, это я так, к слову. Хотя стыдно тебе должно быть. И вот ты приезжаешь на мою могилку. Чтобы поплакать: какой был человек! И порадоваться за себя: а я жив.

Салтыков, я ведь обижусь!

Не верю! Ты никогда ни на кого не обидишься. Знаешь, почему? Потому, что это испортит тебе настроение. Я однажды к тебе подошел, какой-то университетский вечер был, ты, конечно, организатор, стоишь в сторонке, такой благостный, зришь дело рук своих, я подошел, что, говорю, хорошее настроение? А ты говоришь: у меня всегда хорошее настроение.

И что?

Да то! Я на всю жизнь запомнил! Человек, у которого всегда хорошее настроение! Это как же надо себя накачивать!

Или над собой работать, спокойно ответит Бухалов. Не пробовал?

Да вижу у тебя в журналах – тренинги, практики, йога-хойога! Над душой надо работать!

Мы и работаем. Я понял твою проблему, Салтыков.

Слава богу, всю жизнь ждал! Изложи!

Ты не умеешь радоваться, не умеешь любить, не хочешь и не любишь работать над собой. Ты уговариваешь себя, что у тебя все в порядке, а сам всю жизнь завидуешь мне. Моим семьям – а я в них счастлив был, особенно в последней. Тому, что я умею любить, путешествовать, что у меня сто тысяч друзей, что вокруг меня все кипит и движется, что я встаю каждое утро с ощущением счастья!