Андрей Юрич - Немного ночи (сборник)

Вокзал у вас длинный. И там дул ветер. Внутри вокзала. Люди сидят, мерзнут, а ветер дует. Меня успокаивает ветер. Я ходил вдоль ветра, против ветра, боком к нему. Я люблю ветер. Если есть ветер, то жить не так уж и плохо. В метро, например, всегда ветер. А потом я уехал.

Да, обратно.

Да, к жене.

Она – мой воздух.

А ты?

Ты была моим ветром.

Жену ту звали Ольгой. Понесла она Иваном в первый месяц весны, от мужа своего. Имя мужу было Рафаил, и был он углекопом. Опускался он каждый божий день в копи бездонные, во мрак вечный, в само чрево земное – за углем, и уголь искал там, и находил, и добывал его с помощью проходческого комбайна ПК-25, и поднимался тот уголь наверх.

И каждый день поднимался сам Рафаил вслед за углем наверх, и, омовение непременное совершив в помывочной административно-бытового комбината, возвращался к жене своей Ольге. И приносил ей плоды апельсинового дерева, или же гранатовых плодов, или винограда. А покупал то по дороге к дому. Ибо любил жену свою.

И после вкушения трапезы вечерней возлегал с женой своей на ложе брачном и оглаживал зреющее тело ее, и рад бывал, и смеялся.

И дал Рафаил имя сыну своему, бывшему во чреве матери, имя то – Мухамет. Потому как был Рафаил из племени татарского и веры мусульманской, и имя рода его было – Загретдинов.

Ольга, жена его, имени противилась, потому как была по роду из кривичей. Но мужа не смела ослушаться.

Когда же во тьме шахтной, во мраке смертном, зажглась пыль угольная да газ-метан, звездой алою, живым пламенем, и сгинул Рафаил, и костей не нашли – дала Ольга имя сыну своему: Иван. Потому что болела душа ее от имен татарских, ибо напоминали они ей мужа и любовь его, сгоревшую в угольной пыли.

И родился Иван в первый месяц зимы, в день двенадцатый, и захлебнулся водами родовыми, но после закричал. И наречен был именем, что дала ему мать. И крещен был в вере православной.

Здоровьем Бог не обидел Ольгу. Потому питала она сосцами дитя, и сладким было молоко ее. А когда брал младенец грудь, принималась плакать она и слезы сыну на лицо роняла. Ибо видела в лице сыновьем черты мужа своего.

Иван же был здоров и быстро в весе прибавлял. Встал он на ноги на десятый месяц. К двум с половиной годам словам русским выучился и говорил без умолку и песни пел, как то у детей водится. А татарских слов и песен не знал вовсе. Поскольку обиду крепкую держала на Ольгу вся семья Загретдиновых – за то, что отказала сыну в татарском имени и память мужнину именем, им данным, не уважила. И не видел Иван никогда ни деда, ни бабки татарских, и никаких не видел, ведь и Ольгина родня, из кривичей, тоже зла была, поскольку вышла Ольга за поганого. Помнил же Иван из рода своего только мать свою.

А лишь отняла Ольга младенца от груди – пришлось ей трудиться много, чтобы себя и сына прокормить. Изошло все сбереженное Рафаилом на жизнь безбедную, ибо немного сберечь успел. Пенсия же, назначенная казной по утере кормильца, мала была и жизнь обещала голодную.

Работу нашла она в лавке торговца базарного. Велено ей было хозяином той лавки приходить до свету и уходить затемно, весь же день плодами разными и травами съестными торговать. И платил он ей двадцатую часть от проданного. И денег тех на питание их, и на одежду, и на кров хватало. Однако не видел младенец матери своей днями. И ночью только слышал голос ее, колыбельную поющий. И тосковал сын о матери своей.

Дни же проводил младенец в яслях детских, со множеством своих ровесников. Вместо матерей были в заведении том для младенцев воспитатели. И воспитатели те были жены и девы, трудящиеся за малую плату. Потому не радели они о младенцах, и смотрели только, чтобы те вреда себе и товарищам не причинили да съедали данное им вовремя и полностью. Самым мерзким в работе своей полагали жены и девы те – менять одежду младенцам, что в одежду испражнились. И называли они тех младенцев, что в одежду испражняются, существами вреднейшими и отвращение к ним питали, слова говорили им злые и родителей младенцев тех почитали за дурней. Поэтому боялись младенцы те воспитателей, и, когда имели нужду в чем либо, не хотели спросить.

Иван же сызмальства почитал за правило молчать на людях, прятался от взгляда воспитателей, и не плакал никогда. И признан был женами и девами, в яслях трудящимися, за дитя глупое и неразвитое.

Подросши, Иван в школу пошел. Грамота ему легко давалась. И быстро обрел он друзей новых себе. Встречался с друзьями в школе, и во внеурочное время веселились они, в игры разные играли и дрались иногда с другими школьниками, которые про него и его друзей злое говорили.

Однако учителям не по душе Иван пришелся. Видели они в нем отрока скрытного и угрюмого, мыслящего дурное в сердце своем, – ведь молчал он, и никогда не вопрошал их ни о чем, и, хотя знаниями овладевал легко, похвал учительских не хотел добиваться. Посему спрашивали с него уроки строго и ошибок не прощали. Иван же строгость их терпел и попреки все сносил молча.

Матери же его легче жить стало, и не болело уже сердце ее так сильно за сына своего. Казалось ей, что, когда ее нет, сын ее – в правильном месте находится и полезными делами занят. Потому стала она больше радеть о работе своей. И хозяин лавки базарной, где торговала Ольга, доволен ею был. И за годы прошедшие сумел удостовериться, что работница сия не ворует и трудолюбива. И доверил ей начальство над другими своими работницами, что на рынке торговали, и денег стал платить больше.

Стала Ольга чаще на людях показываться, и одежды себе красивые покупала. Дело свое новое вела с достоинством – приказы торговкам умные отдавала, деньгам, с них собранным, счет вела честный, и собою не гордилась. Люди, на базаре том торговавшие, Ольгу за дела ее уважать стали. А хозяева лавок стали на нее заглядываться. Ибо, сняв с себя ярмо работы тяжелой, да в одеждах красивых, привлекала Ольга мужские взгляды.

Знала Ольга счет годам, проведенным в одиночестве да в работе непосильной. Тосковало сердце ее по родному сердцу. И томилось тело ее по мужским рукам. И виделся ей во сне любимый ее, Рафаил. Но боялась она и не смела с мужчинами сходиться. Казалось ей, что не будет ни один из них так пригож и ласков, как муж ее, без которого осталась. И за сына своего опасалась: что не признает отрок в чужом человеке отца.

И через девять лет после смерти явился ей Рафаил во сне. Но не сильным и нежным, стройным да жарким, как обычно ей в горячих снах являлся. А в робе шахтерской, с тусклым фонарем на треснувшем шлеме и с лицом черным. И сказал ей Рафаил голосом тихим и усталым: «Пойди, Ольга, и найди себе мужа. Приведи его в дом наш. И будет он отцом сыну моему». Заплакала Ольга и кинулась в ноги ему, в пыль угольную упала, спрашивала: «Любишь ли меня, Рафаил?». Поднял ее муж руками черными, твердыми и ответил: «Не бойся. В другом муже я тебя любить буду. Ибо в другом лишь любить смогу, как жену. Ведь мертв я». Обнял он Ольгу крепко, а после отстранил от себя и дал ей в руки фонарь тусклый со шлема своего. А сам расстегнул на себе одежду, и обнажился под одеждой каменный уголь.