Александр Староверов - Баблия. Книга о бабле и Боге

– Не угадал, – равнодушно ответил шеф. – Хотя от тебя я месяцок отдохнул бы с удовольствием.

Михай подавился смехом, но все же натужно продолжил смеяться. Из последних сил стонал, всхлипывая, показывал, что шутка, шутка это. Пошутил шеф смешно. После жесткого комментария ЛМ желающих получить месячную зарплату не осталось. Только одна наивная рабочая лошадка с окраин зала пискнула:

– Ну, так Новый год же, праздник завтра…

– Не угадал, но десять процентов от оклада заслужил. За оптимизм. Счастлив я был, дорогие друзья, оттого, что большинство из вас людьми оказались, в самом простом и великом смысле этого слова. Людьми, а не стаей волков. Когда я вошел, то увидел, как пара десятков человек тащат своего товарища, бывшего коллегу, к дверям. Выкинуть его хотят с праздника нашего. Мне, наверное, сделать приятное пытались. Старались очень. Я посмотрел на их лица и расстроился. Мягко говоря, расстроился. А потом я перевел взгляд на другие лица. Их было больше, намного больше. В разы, в десятки раз. И я стал счастлив.

Шеф замолчал, обвел печальным и мудрым взором внимающую аудиторию. Вздохнул тяжело. Чего-чего, а паузу держать он умел. На Михая, юриста и остальных участников траурной процессии глядеть стало больно. Съежились они, скукожились. Кое-кто нагнулся и стал завязывать якобы развязавшиеся шнурки. Некоторые сползали медленно под столы. Наташа залпом хлопнула фужер с водкой. Насладившись произведенным эффектом, ЛМ продолжил:

– Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин сказал:

Милость к падшим, друзья. Это важно. Я уже говорил, что в бизнесе все зыбко, неоднозначно. Сегодня падший, а завтра победитель. Да и не в этом дело. Милость к падшим само по себе чувство хорошее. Человеческое. А вы… Эх вы. Да, я понимаю, все знают, что уволил я Алексея Алексеевича неделю назад. Со скандалом уволил.

В зале поднялся ропот, шеф вскинул руку, сказал, отметая возможные возражения.

– Знаю, что знаете. Слухи в нашей конторе быстро распространяются, да и шлагбаум, выбитый Алексеем, все видели. Но милость, друзья! Где ваша милость? Как говорили в одном хорошем советском фильме: «Господа, вы звери. Вы звери, господа…» Не все, конечно, в нашем коллективе звери, но некоторые господа нюх явно потеряли.

ЛМ выразительно посмотрел на Михая, потом на безопасника. Они медленно исчезали под его взглядом. Леонид Михайлович буквально купался в психологических экзерсисах. Изысканное мучение ближайших сподвижников доставляло ему огромное, на грани с сексуальным, удовольствие. Алику же вид агонизирующих противников кайфа не прибавлял почему-то. Чувствовал он в воздухе пафосного зала запах страха и дерьма. Сегодня в говно окунали не его. Но запах все равно приходилось нюхать. Среда обитания такая у него, и никуда от этого не деться. Он вспомнил вдруг оранжерею с птичками щебечущими, море зеленое, Аю с медными волосами и ртом маленьким вытянутым. Давал себе слово не вспоминать никогда, а вспомнил. С большим трудом подавил воспоминание. В реальность вернулся. Только запах неприятный после этого стал еще резче. Шеф, исчерпав до донышка отмеренную себе дозу наслаждения, улыбнулся сладко и продолжил:

– Официально заявляю. Увольнение Алексея Алексеевича было инсценировкой. Военной хитростью необходимой. Мы вместе с ним разработали этот план. Внедрили его, так сказать, в тыл противника. И он справился с заданием. Он, как Штирлиц среди врагов, проявил удивительное мужество, хладнокровие и даже, не побоюсь этого слова, героизм. Спасибо тебе, Алексей, от меня лично, и от всего коллектива спасибо. Я, к сожалению, не могу наградить тебя звездой героя и присвоить внеочередное звание. Но и я кое-что могу. Для начала с сегодняшнего дня ты назначаешься на должность моего первого, я подчеркиваю, первого заместителя. Все остальные заместители подчиняются тебе и координируют свои действия с тобой. На время моего отсутствия обязанности генерального директора компании исполняешь ты. Чтобы не было никаких сомнений, приказ о твоем назначении подписываю сейчас при всем честном народе, так сказать.

ЛМ демонстративно вытащил из папки заготовленный приказ и помахал им перед зрителями. Он не смог отказать себе в удовольствии и подписал бумагу, положив ее на согбенную спину Валерки-безопасника.

– Готово, – сказал он, пряча бумажку в папку. – А во-вторых, как говаривал первый президент России Борис Николаевич Ельцин… – Он внимательно посмотрел на Михая. – Как он говорил?.. Что же он говорил?.. Мне так нравилось всегда… А, вспомнил… Не так сидим! Первый заместитель должен сидеть по правую руку от генерального директора. Михай Эльдгардович, поменяйтесь, пожалуйста, с Алексеем Алексеевичем местами.

– Да-да конечно. Я сейчас, сейчас… конечно, Леонид Михайлович.

Михай встал со стула, пошатнулся, рухнул обратно, снова встал. Побрел, подшаркивая, к двенадцатиместному пустому столу Алика. Он постарел лет на десять, в маленького сгорбленного старичка превратился с растрепанной бороденкой. Шел, шатаясь, подволакивал ножку, но шел. Алик шел ему навстречу. Жалко Михая не было, а неловко было. Жутко неловко, больно физически идти и видеть лихого цыганистого сербского братушку-партизана раздавленным, размазанным тонким слоем по поверхности жестокой, ох какой жестокой жизни. Когда они поравнялись, Михай споткнулся, и Алик инстинктивно, как спичечный коробок, неожиданно брошенный, поймал его. А отпустить уже не смог, так и тащил, поддерживая, до своего пустого круглого стола. Воздух в зале затвердел. Дышать трудно стало. Казалось, и не дышал никто. А он тащил Михая, повисшего на плечах. И на весь зал раздавалось беспомощное кряхтение бывшего серого кардинала компании.

– Поздравляю, Алексей Алексеевич. Кхе, кхе… Простите, поздравляю… Кхе, кхе, кхе…

Алик усадил его на стул, обнял на прощание и в абсолютной тишине пошел к столу шефа. Тридцать шагов до стола стали самыми трудными в его жизни.

Первый.

– Я подонок.

Второй.

– Почему я подонок?

Третий.

– Жизнь такая.

Четвертый.

– Но я не такой?

Пятый.

– Такой.

Шестой.

– Как больно!

Седьмой.

– Надо.

Восьмой.

– Я не смогу.

Девятый.

– Сгорю от стыда.

Десятый.

– Больно. Сбежать.

Одиннадцатый.

– Сможешь. Иди.

Двенадцатый.

– Отпустите меня ради бога. Не смогу я! Не смогу! Больно!!!

Тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый… восемнадцатый… двадцать третий… двадцать восьмой… тридцатый.

Когда к шефу подошел, расплывалось все перед глазами. Видел его плохо, мутило. Зато слышал хорошо.