Александр Покровский - Арабески

И она особенно не меняется. Армия всегда состоит из двух частей – регулярной армии и ополчения.

Регулярная армия нужна для первого удара. Она его или наносит, или принимает на себя. Она должна выстоять или погибнуть. Если эта армия погибает, войну выигрывает ополчение. И тут я говорю прежде всего о той войне, которую мы все называем Великой Отечественной. Это с ней связаны все сегодняшние разговоры о патриотизме. Но патриотизм, патрио – это отец, падре, отсюда и Отечество, Отчизна.

Вспомните Пушкина: «Отечество нам Царское Село». Во весь голос об Отечестве в России заговорили еще при царе Петре. После победы в Северной войне он принял на себя титул «отца Отечества». Потом будет 1812 год, и слова «Отечество», «Отчизна» опять зазвучат во весь голос.

А слово «родина» начинает чаще встречаться с начала XX века. Начинается она с робкого есенинского «дайте родину мою» и дорастает потом до призыва «Родина-мать зовет». Об Отечестве вспоминают в дополнении, объявляя войну Великой Отечественной.

Почему произошла подмена? Не потому ли, что Отечество, отец, чтоб заслужить сыновнюю любовь и благодарность, должен хоть что-то делать – растить, оберегать, учить, выхаживать, заботиться, а вот матери мы обязаны по самому факту рождения.

Мать – это мать, она в утробе носила. Это отец должен доказывать сыну свое отцовство, а мать не должна.

Это ей все должны. И начинается этот долг с появления на свет.

То есть тебе организуют гражданскую войну, продразверстку и голод в Поволжье, а ты все равно должен матери-Родине. Кровью должен. И поэтому можно эшелонами бросать в бой совершенно без оружия. Можно оставлять в окружении, а когда они выйдут из него, – направить их в штрафбаты. Не застрелился и в плен сдался – пойдешь под суд. В оккупации был – на фронт, не переодевая, кровью искупать.

Слова «Отечество» или «любезное мое Отечество» в XX веке станут очень редкими, разве что когда Пушкина вспомнят, царя Петра или XIX век, а вот «Родина-мать» – это гость частый. Она очень важна в тех случаях, когда надо бросить в бой ничему не обученное ополчение.

А вот с регулярной армией сложно. Тут Отечество нужно, тут нужно пестовать. Офицера прежде всего. Офицер – это тот, на кого равняются. Он в бою первый. Он смерти придан. Это каста. У нее свои законы. Она не может быть придана кому-то персонально. Она Отечеству отдана. Это цари на Руси прекрасно понимали. И возглавить старались эту самую касту. То попечительствовали в гвардии, то полковниками служили, а то и марш-броски совершали с армией. Офицер считался основой государства. Его можно было воспитать, но нельзя было купить.

Так что в Великую Октябрьскую в стране истребляли прежде все офицерство. Его долго истребляли. Сначала на службу приняли в Красную Армию, а потом – к стенке поставили. За ненадобностью.

Потому что своего офицера стали воспитывать, но без касты. Вернее, каста все же немного была, но с техникой заодно: летчик воспринимался только вместе с самолетом, подводник – с подводной лодкой. Чуть в сторону от матчасти – и топтать начнут, истреблять.

Каста ворам, проходимцам и негодяям – большая проблема. Она давить свой собственный народ не даст. Народ с Отечеством очень крепко ассоциируется.

А воспитывали касту выборностью. И до Петра Великого, и во время оного офицеры сами выбирали себе командира. Они выбирали того, кто их на смерть поведет. Так у нас в России Суворов появился. Александр свет Васильевич.

И Суворова пестовали, растили. Сам Ганнибал, друг семьи, хлопотал. А отец у Суворова – генерал-аншеф и сенатор, крестник Петра Великого.

И Ганнибал следил за его службой, направлял. И книжки Александр Васильевич с раннего детства читал правильные – все больше о фортификации да о военном деле.

Хорошая у отца его библиотека была. Без библиотеки офицер не может, не получается. Он читать должен. Там и просиживал над книгами будущий генералиссимус часы долгие, лет этак с шести.

Вот так и воспитывается каста – пестуется, отслеживается, выбираются лучшие, достойнейшие. Самими офицерами выбираются. Голосованием тайным.

Ведь офицеры всегда знают, кто и чего стоит.

Видимо, придется менять свои взгляды на гуманизм.

Конечно-конечно, на дворе XXI век, и пора бы даже к человеку в форме относиться не как к временно задержанному, а как к существу, наделенному душой. Я лично не против, я только за.

Но при этом, полагаю, в отношениях «командир-подчиненный» ничего особенно не меняется, да и дедовщину пока еще никто не отменял.

Просто из семи дней, отпущенных на нее, уберут два, и останется пять.

Мне сейчас же зададут вопрос: а как это повлияет на саму службу?

Отвечаю: а куй его знает. Это же эксперимент. Проба пера. А вдруг получится.

В России принято пробовать.

К самой боевой учебе это все отношения не имеет.

Солдата можно обучить и за три месяца автомат в руках держать.

Как ни страстно я желал, как ни прилежно старался заметить хоть что-то, потрясающее ум либо нежащее душу во всех перипетиях нашего движения вперед, но – увы! – перед взором моим всякий раз возникали только сытые свиные рыла.

Ими украшен мир. Без них он был бы пустыня и без пения катился бы по своему пути.

А как только наши руководители выезжают за рубеж, так я сейчас же пускаюсь в пляс. Никакого нет удержу от этого стройного кружения в порыве вакхических движений. Всюду слышатся мне тимпаны, и чувство красоты окружающего мира пронзает меня насквозь – просто входит вот тут, а выходит отсюда.

Все мгновенно, все порывисто.

В Австрию, в Австрию, все должны ехать в Австрию. Вы еще не были в Австрии?

Там встречаются потоки – говорливые потоки, льющиеся из утренних труб с той же силой, что и из труб вечерних.

Там люди, чувственные и прекрасные, все поют и веселятся, а если и говорят, то только на забытых с детства иностранных языках.

Вот так вдруг – раз! – и заговорили, защебетали, и никакого тебе в том нет сопротивления.

Завалим! Мы их завалим. От щедрости своей и доброты.

А посему возвращение всегда печально, Эйяфьядлайокудль его побери.

Как только ступаешь на родную землю, так сейчас же и думаешь о пропитании. Как-то все это связано – возвращение и питание. И не победит эту связь своенравное и непринужденно-шутливое обращение с читателем.