Владимир Лидский - Избиение младенцев

Как только русские газеты взорвались сообщениями о начале войны, Гельвиги и Волховитиновы вернулись в город. Особой паники не было, напротив, в настроениях общества преобладал патриотический порыв и сочувствие к балканским славянам. Лишь немногие прозревали, памятуя о событиях 1905 года, новую реальность…

Женя, бросив юнкерские мечты, подал прошение о зачислении в армию вольноопределяющимся. Дома был страшный скандал, Нина Ивановна рыдала, Автоном Евстахиевич растерянно бродил по квартире и бормотал:

– Что ж, знать такая судьба… Послужи, брат, отечеству, как мы служили…

Женя очень быстро решил все формальные вопросы и отбыл поскорее, чтобы не травмировать родных. Мать пыталась удержать его из последних сил, выдумывая причины для задержек и ставя препоны на пути его отъезда. И, слава Богу, он опоздал к сражениям в Восточной Пруссии, где в августе потерпела сокрушительное поражение Вторая армия генерала Самсонова, а спустя две недели чуть не погибла Первая армия генерала Ренненкампфа. Женя попал на Юго-Западный фронт, в Галицию, но и здесь к активным боевым действиям не поспел. Уже были взяты Львов и Галич, и русская армия, перейдя в наступление, вскоре захватила всю Восточную Галицию и часть Буковины. На фронте наступило относительное затишье, и Жене самим провидением дана была возможность оглядеться, обтереться и вообще просто понять, что происходит там, где свистят настоящие пули и взрываются настоящие артиллерийские снаряды…

Никита и Саша, между тем, вернулись в корпус, где ничего не изменилось, и продолжили учёбу. Зима четырнадцатого года прошла скучно, хмуро, все были подавлены неудачами на фронте и даже корпусной праздник, который как святой день невозможно было отменить, прошёл сухо и без обычного подъёма. Все были подавлены, двигались вяло, думали медленно, инициативы ни в чём не проявляли, общественный патриотизм и воодушевление быстро сменились апатией, словом, течение русской жизни в тылу замедлилось и обыватели впали в глубокое уныние. Корпусные преподаватели, воспитатели и даже команды обслуги нехотя несли службу, и только кадеты в силу своей мальчишеской безалаберности и незрелого возраста продолжали шалить, шкодить и делать всё то, что присуще вообще подросткам независимо от места их пребывания.

Давние враги Саши и Никиты – Коваль и Асмолов – с трудом одолели второй класс и снова оказались с ними в одной роте. Попытки «цука» с их стороны ещё имели место, но, зная, что в случае чего можно и нарваться, оба разгильдяя почти не трогали Гельвига и Волховитинова. Переключившись на более слабых и менее решительных, они находили удовлетворение своим амбициям в том, что «цукали» малышей, которые уж совсем не могли дать им отпора. Но случалось порой так, что Никита и Саша злостно нарушали субординацию, вступаясь за первоклассников, и это страшно злило «цукарей», в особенности тщедушного Коваля, который только под присмотром своего, похожего на колоду друга Асмолова, позволял себе издеваться над малышами. Эти подростки не ведали понятия благородства, хотя изо дня в день всем своим видом, поведением и настроем корпус формировал у своих воспитанников представления о чести, достоинстве, особой миссии русского кадета, будущего офицера. Патриотизм, любовь к отчизне, к самодержавию и лично к Помазаннику Божию, истовое православие, почитание старших и уважение к заслуженным чинам, – вот что такое был кадетский корпус, вот чему учили своих птенцов офицеры-воспитатели. Правда, у кадет был и свой, неписанный кодекс чести. По этому кодексу никогда и ни за что нельзя было выдать своего товарища, что бы тот ни совершил. Поэтому любые проявления озорства, шалости, нарушения учебного или дисциплинарного регламента, любые «бенефисы» всегда оставались недоступны для внутренних расследований. Воспитатели частенько вхолостую бились с этим кадетским упрямством и чаще всего в таких случаях только какими-то окольными путями находили истину. Зато не считалось преступлением у кадет надерзить начальству, посмеяться над воспитателем, выдумать какую-нибудь изощрённую шалость; особым шиком считалось придумать преподавателю меткую кличку. Даже выманить что-то у сверстника, применив смекалку и хитрость, не было зазорно, – главное, чтобы это было сделано открыто, не тайно. Были, однако, среди кадет и людишки без совести, не часто, но затёсывались порой такие красавцы, как Коваль и Асмолов. Во второй роте был ещё Сергиевский по кличке Глыба, переросток с красивым, но тупым лицом и большими круглыми глазами. Он считался одним из первых силачей в роте, и хоть силу среди мальчишек обычно уважают, Сергиевского скорее боялись. Силовая иерархия у кадет устанавливалась обычно посредством борцовских поединков в умывальной и уж тут все следили за справедливостью схватки. Сергиевский провёл множество боёв, стал сильнейшим, и все это признали. Но ему бы не пользоваться своей силой где надо и где не надо, держать бы её при себе, и кадетское братство уважало бы его и любило. Но видать слабый был человек этот сильный Сергиевский, потому что по поводу и без повода щедро раздавал подзатыльники, оплеухи и пинки своим товарищам, причём, делал это не в шутку, а со злобой, доказывая каждый раз и себе, и однокашникам, что он великий, а они так себе, грязь из-под ногтей. Учился он при этом неважно, компенсируя отсутствие знаний, ума, сообразительности и усидчивости только здоровенными кулаками и стремлением к подавлению всего, что не вписывалось в его понятия. Сильно не вписывались в его понятия соседи по роте Волховитинов и Гельвиг, два друга-не разлей вода, потому что всегда перечили и не хотели подчиняться его силе и явному силовому преимуществу. Всегда у них находилась причина для противостояния, и мстительный Сергиевский в общении с ними частенько искал повод поставить слишком независимых по его мнению товарищей на их истинное место.

Любимыми зимними забавами екатерининских кадет были лыжи и коньки. На замерзшем пруду по первому же снежку пробивали лыжню, и почитатели лыж бегали тут в своё удовольствие, осваивая ледяной периметр. Конькобежцы катались в середине пруда. Почти у всех, в том числе и у Ники с Сашей, были знаменитые «снегурочки», которые пристёгивались к обуви специальными кожаными ремешками. Но предметом мальчишеских мечтаний всегда были «яхт-клубные» коньки, насмерть прикрученные к специальным ботинкам. Такое сокровище имели немногие, потому что цена этих коньков была велика. Если на пруду устраивались конькобежные соревнования, то владельцы «яхт-клубных» «ножей» давали обычно фору владельцам «снегурочек». Эти забавы были чудо как хороши зимой, и кадеты во время прогулок от души резвились на ядрёном морозце.

Читать дальше