Владимир Лидский - Два солдата из стройбата

На следующий день всё четвёртое отделение в полном составе сидело в мокрой траншее и, матерясь, углубляло её до штатных размеров. Солдаты разделили усилия: двое окапывали толстые корни деревьев, ещё двое пилили и рубили их, трое черпали из траншеи постоянно прибывающую воду специально прихваченными из лагеря вёдрами, остальные вгрызались в глубь болотистой жижи. Как только траншея была закончена, мгновенно появился нормировщик Зотов, и все получили по новому участку. Петров шёл на два-три шага впереди нормировщика и маленькому Половинкину велел не отставать. Когда вышли на широкую солнечную поляну, немного покатую, но почти свободную от кустов и деревьев, Петров первым суетливо заорал: «Занято!» и вполголоса заговорщически сказал Половинкину: «Забирай…». Половинкин, явно обрадованный, поспешил поставить на трассе метку. Следующим встал сам Петров; ему участок достался похуже, потому что трасса ушла с полянки и нырнула в лесок, где хоть и редко, но стояли деревья, с корнями которых хочешь-не хочешь надо было воевать.

Когда начали копать, выяснилось, что всё наоборот. Половинкину опять не повезло – с виду хороший участок оказался обманным. Под неглубоким слоем мягкой плодородной земли оказалась песчаная осыпь, наполненная огромными валунами, – их нужно было либо вытаскивать, либо обходить. Бедный Половинкин, бодренько отмахавший по своим пятнадцати метрам первые три штыка вглубь, в отчаянии пытался окопать чудовищных размеров гранитный катыш, намертво перегородивший траншею. Встречая валуны поменьше, он через силу звал Петрова и просил его пособить. Сначала они вдвоём ломиком выдирали камень из влажного песка, а потом в четыре руки, оскальзываясь и мешая друг другу, поднимали его на поверхность.

Петров чувствовал себя виноватым перед Половинкиным, ведь это он выбрал для него трудный участок. Впрочем, не будь Половинкина, он оставил бы его себе. Кто же знал? С виду участок был хоть куда.

Весь день малыш пыхтел, ворочая булыжники, и в принципе одолевал коварную трассу, хотя и отставал несколько от своих товарищей. Но уже глубоким вечером с дальнего конца своего отрезка Петров услышал отчаянный мат Половинкина и, прибежав к его траншее, увидел жуткую картину: на протяжении нескольких метров почти до самого верха траншею завалило песчаным оползнем. Вся дневная работа пошла насмарку. Половинкин чуть не плакал. Стиснув зубы, он схватил лопату и с остервенением стал вычищать траншею. Петрову было нестерпимо жалко товарища. Вернувшись на свой участок и механически орудуя лопатой, он думал, что Половинкин сегодня ночью снова получит по зубам и в лучшем случае опять пойдёт на кухню чистить картошку до утра, а в худшем – его отправят драить парашу. Петров торопился; ему хотелось скорее закончить работу и пойти помочь Половинкину. Но и его самого не обошло стороною коварство неудачной трассы: почти на самом дне он напоролся на толстенный корень стоявшего, казалось бы, довольно далеко дерева. Чтобы избавиться от него, нужно было сильно расширить траншею, подкопать неудачно расположенный корень со всех сторон и умудриться в двадцатисантиметровой тёмной тесноте выпилить его. Почти целый час убил Петров на эту работу. В лесу уже было довольно темно, только небо белых ночей ещё светилось молочною ясностию, да на полянке, где чертыхался в своей траншее Половинкин, были вполне различимы силуэты редких деревьев. Почти весь взвод уже закончил работу; парни сидели на вываленных валунах, на стволах деревьев, молча покуривая и лишь изредка устало обмениваясь ленивыми репликами. Командиры взводов уже бегали по своим участкам трассы, матеря и подбадривая затрещинами припозднившихся служивых, обещая им за невыполнение нормы кары небесные и ночь на параше. Закон был такой: пока рота не закончит работу, «Уралы» за солдатами не придут. А нерадивых и слабосильных приходилось дожидаться порой за полночь. Усталые, голодные и злые вояки располагались с папиросками возле траншей отстающих и тихими, но полными клокочущей злобы хриплыми голосами безостановочно твердили им: «Ну всё, суки, приходит ваша смерть. Сегодня вас вся рота будет дрючить… Лучше сейчас подохните в траншее!». Отстающим это, понятно, энтузиазма не добавляло и они лишь коротко огрызались, продолжая механически двигать лопатами…

Петров закончил свою траншею одним из последних. Ещё с десяток человек по всей трассе обнимались с земличкой, когда он вылез на поверхность и побрёл к нулевой отметке на опушке леса, куда должны были прибыть грузовики. На поваленных деревьях сидели солдаты разных взводов. Петров присел рядом, достал из складок пилотки заначенную сигаретку. «Оставь покурить», – сказал кто-то рядом. Петров машинально кивнул. Всё его тело корчилось от усталости, голова гудела, ступни горели в грубой кирзе. Мокрое от пота «хэбэ» неприятно липло к спине. Досаждали комары. Хотелось расслабиться и замереть, но приходилось двигаться, чтобы отогнать озверевших насекомых, тучами роящихся над солдатами. Сигарета дрожала в пальцах Петрова. Его мутило. Где-то позади его сознания мелькнула мысль о Половинкине, но тут же погасла, как гаснет слабый уголёк в догорающем костерке. Пыхнул уголёк с лёгким звуком едва слышного хлопка и… погас. Дремота стала наползать на Петрова. Он отдал бычок соседу и забылся.

Очнулся он от злобных криков. На противоположную сторону опушки выходил сникший Половинкин с лопатою в руках, позади шёл сержант Круглов, поливая его матом и одаряя по временам резкими пинками под зад. Половинкин почти не реагировал.

Подошли «Уралы». В мутном мареве белой ночи солдаты закидали в их кузова запачканные землёю инструменты и через силу стали громоздиться сами. В полузабытьи, среди первобытных могильных миазмов, смутно ощущая на своей морде чей-то влажный сапог, Петров трясся среди товарищей, не слыша уже ни натужного урчания мощного движка, ни ударов огромных колёс о кочки и сплетения корней.

Приехав в лагерь, наскоро умылись и строем пошли в столовую. На дощатых столах стояли алюминиевые миски с застывшей, плохо почищенной картошкой. Почти засыпая под жидким светом слабосильных лампочек, солдатня жадно сожрала свои пайки, выпила холодный чай и потянулась в палатки. Петров снял сапоги, развесил вонючие испревшие портянки на спинке своей койки и, едва раздевшись, рухнул во влажную постель. Уже засыпая, на той зыбкой границе, где отключаются чувства и ощущения, где тьма плотного сонного полога наваливается на мозг и начинается погружение в пучину забытья, Петров вдруг услышал гулкие шлепки ударов и жалобный голос Половинкина: «Товарищ сержант, там же валуны были… а потом песок обвалился…».