Владимир Лидский - Два солдата из стройбата

Утром на разводе Петров увидел избитое и помятое от многодневной бессонницы лицо Половинкина. Петров мучительно покраснел и отвёл глаза…

Трасса новым днём опять оказалась непростой. Снова было много камней, а сама почва попалась глинистая. Петров решил во что бы то ни стало закончить норму пораньше и с утра так припустил, что к обеду прошёл метров восемь или даже девять. Глина хоть и была тяжела, но лопата вгрызалась в неё легко и выносила на бруствер, почти не рассыпая, весь выкопанный кусок. Петров отметил свою утреннюю расторопность: в битве за орудия труда, случавшейся каждый день после развода возле инструменталки, ему удалось захватить хорошую, острую, с крепким черенком лопату. Нередко тот, кому удавалось отбить с утра приличный инструмент, уже имел некоторую гарантию выполнения нормы, и горе тому, не обладавшему достаточными бойцовскими качествами воину, которому выпадал жребий работать тупой или сломанной лопатой.

Обед, привезённый на точку, был скудноват: жидкий борщ и недоваренные макароны как бы с мясом. Зато Петрову удалось урвать увесистую горбушку, – половину он съел с обедом, а другую половину сунул в карман – подкрепиться вечером, когда станет совсем невмоготу. Для этих же целей с завтрака был заначен небольшой кусок сахара, ждавший своего часа в нагрудном кармане рядом с двумя замусоленными «бычками».

Обед немного воодушевил Петрова, и сразу после команды сержанта он побежал продолжать работу. Глубокие слои почвы оказались более тяжёлыми и вязкими, дело пошло медленнее, но Петров не унывал. Часа через два он позволил себе небольшую передышку – скурил один «бычок» и чуть пососал облепленный табачными крошками кусок сахара. После перекура работа несколько ускорилась, и Петров был почти уверен, что сделает норму даже до сумерек. Правда, довольно часто в земле попадались камни, но они были не особенно крупные, во всяком случае, Петров хоть и с трудом, но всё же одолевал их. Издалека он поглядывал на соседей, – вроде бы они двигались наравне.

Деревья шумели где-то наверху, в глубине чащи куковала кукушка. Солнце уже не светило сбоку, пятнами освещая затемнённый подлесок, а пронизывало лес по прямой, быстро уходя за горизонт на западе.

Было ещё светло, когда Петров закончил работу. Он скурил последний «бычок», съел половину оставленного с обеда куска хлеба, очистил от глины лопату и пошёл по трассе к траншее Половинкина. Тот врылся в землю почти по грудь. Значит, думал Петров, подходя к нему, копать малышу ещё с полметра. Молча Петров запрыгнул в его траншею, так же молча протянул товарищу оставшийся кусок хлеба, повернулся к нему спиною и вонзил лопату в глинистую землю. С полчаса они сосредоточенно работали, потом на бруствере появился сержант Круглов, нормировщик Зотов и ещё несколько солдат. Покуривая, они с интересом наблюдали за копошащимися в траншее людишками. Петров с Половинкиным, не глядя на них, резво махали лопатами, выбрасывая землю и мелкие камни…

Вскоре работа была закончена. Парни вынырнули из траншей, отряхнулись, почистили травой сапоги и направились к сборной площадке. Почти вся рота уже собралась. Половинкин с Петровым хоть и выполнили норму в числе последних, всё-таки не оказались самыми последними и не задержали роту. Ещё человек пять из разных взводов колотились на трассе.

По дороге в лагерь Петров ощущал подъём и воодушевление. В кузове «Урала» он даже не задремал по своему обыкновению.

В лагере солдаты быстро поужинали и разбрелись по своим палаткам. Одновременно с командой «отбой» сержант Круглов зажёг спичку. «Последний дрючит полы», – угрожающе сказал он. Воины стремительно разделись и поп адали в койки. Спичка догорела, и последним оказался узбечонок Файзиев. Он со вздохом сунул голые ноги в сапоги, взял веник, нарезанный из елового лапника, и с обречённым видом начал мести земляной пол.

Петров мгновенно уснул.

Разбудили его лёгкие тычки в плечо и неприятный свистящий шёпот. Открыв глаза, в свете едва освещающей палатку лампы Петров увидел громадные чёрные глаза Файзиева и его ощерившийся рот, который настойчиво шептал что-то, хлопая губами, словно в замедленной съёмке. «Вставай, Петров, – испуганно взывал узбечонок. – Вставай, товарищ сержант вызывает!». Ничего не понимая, Петров поднялся. Не одеваясь, вышел на «взлётку». Навстречу ему встал с табурета сержант Круглов, подошёл почти вплотную и молча ударил в лицо. Петров упал. Сержант верхом сел ему на живот и ещё раз с остервенением ударил слева. Секунду подумал и саданул справа, целясь в висок. Петров потерял сознание. Сержант встал и, пнув его напоследок носком сапога, направился к своей койке. Испуганный узбечонок пытался спрятаться за цилиндром буржуйки…

Очнулся Петров от холода. В спину тянуло льдом земляного пола. Он встал и побрёл в умывальник смывать кровь. Вода текла еле-еле. Умывшись, Петров добрёл до палатки и прошёл вдоль коек. Сержант Круглов спал на спине, вольно раскинувшись. Половинкин свернулся на своём втором ярусе клубочком. Файзиев, лёжа на животе, сопел в тощую подушку. Петров с трудом улёгся и почти сразу уснул…

На утреннем разводе Петров встретился взглядом с Половинкиным. Тот посмотрел в его заплывшее, раскрашенное фиолетовыми потёками лицо, мучительно покраснел и отвёл глаза…

Должность хлебореза в части самая почётная, почти такая же почётная, как должность, предположим, повара. Правда, почёт этот во многом обусловлен не самим человеком, а его местом. Ведь подобную должность – повара или хлебореза – может занимать совсем уж никчёмный человечишка, но перед ним всё равно будут лебезить, пресмыкаться и заискивать, потому что от него зависит – быть тебе сегодня с дополнительным куском или без него. Так сложилось почти повсеместно, что приближённые хлебореза – это его земляки, друзья и та низовая армейская элита, которая в силу своего сержантского положения как бы имеет право на дополнительный прокорм. Сержанты всегда вьются возле хлебореза, потому что по первому пинку поварята всегда пожарят им картошку, подкинут уворованную банку тушёнки, нальют чайник киселя, а какая, для примера, тушёнка – без чернушки? Да и вообще, хлеборез – это местный князёк, богатый по армейским меркам человек, у него есть всё, а ежели чего-то и нет, так он завсегда может выменять необходимое на хлеб. У него и деньжата не переводятся; чего бы им переводиться, коли голодным салабонам всегда можно запродать порцайку… Словом, хлеборез в части – царь и бог, и чтобы попасть на эту замечательную должность, нужно быть либо законченным подонком, либо, напротив, чуть ли не святым.