Евгений Орел - Баклан Свекольный

– Что грустишь, Оловянный Солдатик? – злорадно улыбается, направляясь к выходу и сильнее обычного раскачивая бёдрами. Ответ её не интересует.

Федя надрывно ей вдогонку:

– Меня в Данию не берут!!!

Реакции никакой. Взявшись за дверную ручку, Лена лишь на секунду останавливается, даже поворачивает голову, будто желая что-то сказать. Но – меняет решение, и дверь за ней плавно затворяется. Из коридора доносится бодрое, но угасающее, цоканье каблучков.

Фёдор молча таращится на дверь, за которой только что исчезла не то наивная Герда, не то коварная Танцовщица. Воображение даёт сбой, и в сознании возникает искажённая картинка. На месте Лены ему представляется хохочущая Снежная Королева. А сам он – будто Чертёнок из табакерки: гонору и хамства много, а рыпнуться с места – дудки. И ничего не поделаешь, ничего не изменишь.

Трудно возвращаться из выдуманной сказки. Федя чувствует себя привязанным к ситуации, как Чертёнок к табакерке. Теперь ему понятно, почему так насмешливо Лена тогда произнесла: «Я-то еду». Она уже знала, что его из списка вычеркнули.

«Ух, и вредная ж ты, Овчаренко! – думает Фёдор. – А на вид такая безвинная овечка…»

С пустым лицом он вполголоса спрашивает у Марсельезы:

– Где они сейчас?

– Кто? – не понимает секретарша.

– Датчане! «Кто», – рыком передразнивает Фёдор.

– Ты не хами! – пытается она дать жёсткий отпор на грубость.

– А ты мне не тычь! Я тебя спрашиваю! Где они?! – орёт Бакланов, приблизившись к ней на шаг. Его свирепый вид и сжатые кулаки приводят в ужас как секретаршу, так и вошедших сотрудников, до сих пор не понявших, кого Бакланов назвал сволочью.

Марсельеза бледнеет от страха, в животе нехорошо урчит, и она неожиданно идёт у Фёдора на поводу:

– У них экскурсия по городу. А вечером улетают… (тут она совсем сникла)… домой. – говорит так, будто оправдывается.

– Ясно.

Надежды на исправление ситуации нет, и Фёдор направляется вон из приёмной.

«Если эти кренделя, – думает он, – сейчас болтаются по городу, а вечером у них самолёт, значит, шансов никаких».

Бесцельно блуждая по институту, Федя размышляет о превратностях судьбы. Ну то, что в наглую исключили из авторов, конечно, произвол, моральный убыток, хотя, может, и материальный, если как раз одной публикации не хватит для защиты.

Ладно, хрен с ней, с этой концепцией, но забрать у него тринадцатую зарплату?! Нет, ну что за… Это даже не произвол, а оголтелый беспредел.

«Хотя, – размышляет он, – при наших ставках это такие смешные копейки… Я на переводах за день столько получаю, сколько тут за месяц. Жаль только дней таких мало».

Мимо проходит чета Кравцовых. Муж – Алим Степанович – завотделом животноводства, и его «половинка» – Мария Борисовна – из отдела кадров. Перебивая друг друга, спорят, так что понять почти ничего нельзя. Чётко слышится требование Алима Степановича:

– Маша, я не позволю тебе игнорировать моё мнение! Ты вообще должна каждое моё слово червонным золотом отливать и в платиновую рамочку обрамлять! – он любит высказываться витиевато и на заседаниях, и в повседневности.

Мария Борисовна не оценивает его красноречие:

– Алимчик, дорогой, ты сначала заработай на платиновую рамочку да на золотое перо, чтобы твои речи умные записывать, а уж потом требуй к себе уважения, потому что с твоей зарплатой хоть бы коньки не откинуть, а не то что…

Кравцовы теряются за пределами слышимости. Фёдор криво ухмыляется им вслед:

– Ну да, и я о том же.

Вдали коридора худощавым силуэтом замаячил Кацман. Один из немногих в институте, кто к Фёдору относится если не хорошо, то хотя бы не злобно.

Поравнявшись с Баклановым, низкорослый старичок берёт его за локоть и, глядя снизу с запрокинутой головой, участливо интересуется:

– Что, дружище, загрустил? Из-за Дании?

– Леонид Нехемьевич, – отвечает Федя потухшим голосом, – а с чего вы взяли, что меня беспокоит именно Дания? И без неё проблем по горло!

Кацман перебивает:

– Может, она тебя и не беспокоит, но ведь обидно, правда?

– Ну да, есть малость. Кинули меня эти европейцы.

– Я вот тебе и хотел сказать, что европейцы как раз ни при чём. Я был на обсуждении кандидатур. Тот бородатый, что у них старший, горой за тебя стоял. И остальные, особенно девчонки эти… Берта или Марта, как их там… Но Марсель им про тебя такого наговорил, что хватило бы на пятерых. Вот они и решили с тобой не связываться.

– И что же такого Марсель про меня сказал? – иронически любопытствует Бакланов. – Может, я и сам того о себе не знаю?

– Он сказал, что ты…

– Нет, Леонид Нехемьевич, извините, не надо, прошу вас, – неожиданно передумав, Фёдя срывается прочь, на ходу вполоборота повторив: – Извините.

Кацман его останавливает:

– Подожди, Федя, мне надо кое-что тебе сказать.

– Что, Леонид Нехемьевич? – недовольно спрашивает Фёдор, но всё же останавливается: Кацмана он уважает.

– Скажи, как так получилось, что датчане уверены, будто ты в одиночку написал монографию?

– Я на собеседовании показал им книжку, но… хм… просто я не сказал им, что там с десяток авторов. – Наверное, впервые в жизни Бакланов почувствовал настоящий стыд.

– Ай-я-я-я-яй, Федя-Федя… – неподдельно сокрушается Леонид Нехемьевич. – Они же на полном серьёзе утверждали, что ты написал большущий труд. Видел бы ты, как наши ухохатывались. Ну и оконфузил ты датчан!

Фёдор окрысился:

– Ну и что? А Шаповал с Маслаченком вообще меня «кинули»! Из соавторов исключили! Представляете? В концепции! Они украли у меня публикацию!

– Но на собеседование ты ходил до того, как узнал, что тебя исключили из авторов! – настойчиво твердит Кацман. – Нельзя так, Федя! Даже если они не правы, доказывать это нужно по-другому, но не брать на себя чужие заслуги. Заметь: и Маслаченке, и Шаповалу безразлично, что ты на них разозлился. А вот тем, что ты присвоил себе авторство целой книжки, ты никому не сделал плохо, кроме себя.

Разговор прерывает подошедший Шаповал:

– Леонид Нехемьевич, дорогой, где же вы ходите? Мы заждались вас. Надо ведь что-то решить по нашему…

– Подождите! – резко обрывает Кацман старшего по должности. – Мы сейчас договорим и я зайду!

Опешивший завотделом, бросив ненавидящий взгляд на Бакланова, удаляется, и Кацман вполголоса продолжает:

– Федя, никогда не иди на откровенный подлог. И не старайся казаться лучше, чем ты есть. У тебя и так полно достоинств.

– Да какие у меня достоинства, Леонид Нехемьевич? Что вы такое говорите?

– Ты просто не умеешь их показать.

– Да назовите хоть одно! – нервничает Фёдор, надеясь хоть что-нибудь услышать позитивного за весь день.