Евгений Орел - Баклан Свекольный

Отрешённой походкой, с пустыми глазницами вместо взгляда, Фёдор спускается по ступенькам. Шаги чеканит медленно, будто металлический цокот набоек доставляет ему наслаждение. Время от времени лицо передёргивается кислой гримасой. Шевеление губ выдаёт внутренний диалог, проходящий в голове Фёдора, и, судя по выражению лица, диалог не из приятных.

После неудач, выпавших на его долю за день, Бакланов потерял нить рутины, ведущую от одного рядового события до другого. Рабочий день подошёл к концу, и по привычному сценарию, Федя должен выйти из института в направлении троллейбусной остановки. Впервые в жизни ему непонятно, что делать дальше. Его преследует ощущение, будто он спускается в неизвестность, и ступеньки, ведущие вниз, никогда не закончатся или… приведут в Ад.

Но не всё так плохо. Вместо преисподней Федя попадает на первый этаж, ступая на пол, сложенный из мраморных плит. Его рассеянному взору открывается путь не на Страшный Суд, а всего лишь на выход из осточертевшего института.

Встреча с Груздиным радует Федю и немного приводит его в чувство. Хочется рассказать о наболевшем. Начинает он с того, что поездка в Данию обломалась.

– Да ладно тебе, не волнуйся ты так, – пытается утешить его Груздин.

– И в сам деле, ну его! – отмахивается Федя, утомлённый проговариванием неудач минувшего дня. – Потом расскажу. О! Давайте лучше выпьем, Николаич, я сгоняю.

Не дождавшись ответа, он – бегом к выходу. Сергей Николаевич не против, ему это только давай, ежели при хорошей закуске. Вот и отправляется «Живаго» обратно на полочку.

Затоварился Федя в ближайшем гастрономе. Его тощенький портфель разбух от закуси да пития, и спустя четверть часа холодильник вахтёрки обогатился на два бутыля «Столичной», шмат колбасы «Докторской» и пакет сыра «Пошехонского».

Федя располагается в полукресле за столом. На пару с Груздиным наблюдает за сотрудниками, спешащими навстречу выходным.

Дождаться бы, когда уйдёт начальство, а то уже «трубы горят», и кошки на душе скребут не слабо. Фёдору не терпится пооткровенничать с бывшим сослуживцем, излить ему в жилетку горечь провалов и досаду на весь белый свет. И ничего, что Николаич – бывший его командир, зато теперь они встречаются, как друзья, говорят откровенно и обо всём.

Груздина и Бакланова связывают несколько месяцев службы в одной воинской части, да только не любят они предаваться воспоминаниям о тех временах. Фёдор терпеть не может армию. В его глазах она – сплошной дурдом, где вместо того, чтобы обучать солдат, как защищать Родину, их зомбируют на политзанятиях и заставляют казармы драить. Может, где-то и по-другому, но тогда Феде просто не повезло с местом службы.

Впрочем, с позиции солдата-срочника, подневольного рекрута, другого ждать и не приходится. А вот почему Груздин, кадровый офицер в отставке, тоже не проникся любовью к армии? Ведь в училище связи никто его дрыном не загонял. Тогда в чём же дело? А всё просто: банальная ошибка молодости, неправильный выбор линии жизни.

Основная масса народа разошлась по домам, да и руководства не осталось, кроме Саврука. Неожиданностей вроде не предвидится, и вскоре можно будет перейти к самому приятному отделению вечерней программы.

Пока Груздин достаёт из холодильника закусь, Федя выглядывает в единственное окно «вахтёрки». Неподалёку замечает мужчину лет двадцати семи, сурового на вид, в чёрной куртке и чёрной же спортивной шапочке. Он прохаживается по двору, поглядывая на вход в институт.

Появляется ещё один тип. В нём Бакланов узнаёт Сашу, друга Лены Овчаренко. «Но она же давно ушла, – думает Фёдор, – чё этот кадр тут делает – непонятно».

Будь они чуть ближе, Федя услышал бы через форточку такой разговор:

– Чувак недавно зашёл и больше не выходил.

– Точно – не выходил?

– Да, точно.

Федю отвлекает призывный звон от постукиваний ножиком по горлышку бутылки. Николаич уже и на стол накрыл. А что? Всё справедливо: раз Федя сгонял за водкой, значит, Николаичу на стол накрывать. И с этим он прекрасно справляется, насколько позволяют рабоче-полевые условия.

У Бакланова с Груздиным всегда есть о чём поговорить. Они схожи во взглядах, свободолюбивы, с переразвитым чувством справедливости.

Различаются приятели только в одном: Груздин – человек скромный, хоть и серой личностью его никак не назвать, Бакланов же склонен к эпатажным выходкам, и выданные им векселя частенько превышают его возможности. В остальном они – близнецы-братья. Чужого им не надо, но своё тоже не отдадут зазря. И речь тут не только о вещах. Это жизненная позиция, касается ли дело собственности, прав, свобод, ответственности за поступки, отношений зависимости. Для обоих мерилом достоинств человека является его стиль общения с начальством, с одной стороны, и с подчинёнными – с другой. Если разницы нет, значит, человек порядочный.

В армейскую бытность Груздину никак не давались два правила:

– первое: начальник всегда прав.

– второе: если начальник неправ, смотри правило первое.

Сергей Николаевич нутром не принимал эти общеизвестные постулаты, из-за чего всегда был в немилости у начальства. Зато его очень любили и уважали солдаты.

В последний год службы, до вынужденной отставки, в его роту попал Фёдор Бакланов, из нового призыва. Этот солдат не вписывался в армейские реалии. Никак не вписывался! Обращаться по-военному не умел или не хотел учиться и вместо положенного «товарищ капитан, разрешите обратиться» говорил: «Извините, командир за беспокойство».

Форма на нём выглядела, как фрак на огородном пугале. Ремень Федя туго не носил, за что получал нагоняи от командиров и тумаки от старослужащих. Говорил – нельзя сильно затягивать ремень, чтобы не препятствовать нормальному кровообращению. Такие умничанья в армейской среде не ценятся.

Не понимал, какого чёрта после утреннего подъёма надо одеваться за сорок пять секунд, а не за три минуты, как то полагается. Наотрез отказывался подшивать старослужащим подворотнички, чистить им сапоги. А такая строптивость кончалась не только нарядами вне очереди, но и гематомами на всём теле от кулаков и от тех же нечищеных сапог.

Не сдавался Бакланов, спорил со всеми, обо всём, постоянно что-нибудь ему казалось не так да не этак. Даже портянки наматывал по-своему, не по правилам, хотя и ноги при этом не натирал.

Вызвали однажды капитана Груздина в полковой штаб. А там начальства разного набилось, и не только полкового, но и политотдел дивизии пожаловал. Даже из округа генералов понаехало. Погоны, одни погоны – мухе негде нагадить.

На два часа было назначено специальное выездное совещание. Повестка дня – страшнее не приснится: «об отдельных случаях антисоветских высказываний (!) в ремонтной роте под командованием капитана Груздина». От такого не то что мороз по шкуре – самой шкуры можно лишиться! Вместе с формой, званием, северной надбавкой – и что останется? Гражданская жизнь, в которой ты никто и зовут тебя никак? Ни профессии, ни звания, ни жилья… И всё надо начинать сначала.