Евгений Орел - Баклан Свекольный

– Пока – «ничо нету», как ты говоришь. Но и тут есть бомба замедленного действия.

– Это вы щас про шо?

– Это я щас про Крым, Федя! «Про шо», – снова передразнивает его Груздин. – Там такая ситуация, что не дай бог. Только спичку поднеси.

– Та вы шо… – сокрушается Фёдор, – отак всё серьёзно?

– Давай лучше не об этом, – предлагает капитан.

– Давай… ну, я извиняюсь… давайте, – поправляется Бакланов.

О чём-то вспомнив, он вскидывается:

– О! Кстати! Вот, Николаич, вы человек умный. Правда ж? Умный?

– Ну, даже не знаю, что тебе сказать, Фёдор, – смущённо улыбается Груздин.

– А так и скажите: я – умный. Ну?

– Хорошо, я – умный. И что?

– А вот вы знаете, что идёт после триллионов?

– В смысле – что идёт?

– Вот смотрите, после миллиар… это… после миллионов идут миллиарды, потом триллионы. А… э-э… а дальше что? Знаете?

– Не-а, не знаю. А что там дальше? – Груздин делает вид, будто ему дико интересно, что там на самом деле «идёт».

– Вот видите? И они не знают, – вкрадчивым полушёпотом говорит Федя. – А я вот знаю. Они спрашивали – а никто у нас понятия не имеет. Датчане – и те не в курсе. О как! А я знал… ик!.. И им сказал… А-а они со мной неделю не раз-з-зговаривают… ик!..

Капитан сочувственно смотрит на Бакланова, и хоть понятно ему, что Федя не в состоянии вести серьёзный разговор, всё же старается поучить его житейской мудрости:

– Федя, сказать ведь можно тоже по-разному. И правду донести по-разному. Знаешь, как это в Писании говорится: «Правда должна быть милосердной».

– Это такое в Писании написано? – удивляется Фёдор, не замечая тавтологии.

– Да, кажется, – неуверенно отвечает капитан, – но дело не в этом. Ты пойми, что можно просто – сказать по-нормальному, а можно ненароком кого-то унизить.

Бакланов прислушивается, даже вилку откладывает, дожёвывая очередной ломоть сала «без национальности».

Завладев Фединым вниманием, Груздин продолжает:

– От ты постоянно умничаешь. Может, и правильные вещи говоришь. Но как?! Ты ж не кого-то хочешь просветить, а сам повыпендриваться, что вот, мол, какой я умный. И своей манерой ты обижаешь людей, как бы намекая на их глупость и незнание. А такое не прощается.

– А это… а… а что же мне делать? – Федя никак не может понять, чего от него добивается Груздин.

– Да просто не надо при всех! И таким тоном – с апломбом – тоже не надо. Подойти потом к человеку наедине и скажи: так мол и так, это есть то-то, ну и так далее. И без гонору! Тебе даже спасибо скажут и уважать будут. Понял?

Федя молча обдумывает услышанное. Сегодня уже вторично с ним говорят нравоучительно, но так, что он готов слушать и внимать. Оказывается, ему всегда не хватало именно такого общения.

– И потом, – ведёт дальше Груздин, – люди-то они далеко не глупые! Федь, они ж не глупее тебя, правда? Ведь не глупее? Скажи!

Не дождавшись ответа, он заканчивает мысль:

– И вообще, Федя, как говорила одна моя знакомая – будь попроще, и люди к тебе потянутся.

Бакланов ещё глубже погружается в раздумья. Возможно, впервые в жизни он понял, что частенько поступал не так, как надо, делал что-то не то. Но почему только сейчас? Почему не раньше? Ему больше не хочется говорить на серьёзные темы. Надо бы отвлечься, поболтать о чём-то нейтральном, за что ни он, ни Груздин не отвечают. И такая тема быстро находится.

– Николаич, а скажите, за кого вы будете голосовать на выборах? – ни с того, ни с сего интересуется Фёдор.

– Да я не знаю, – Груздин и сам достаточно пьян, чтобы удивляться резкой смене предмета разговора.

– А я думаю, – уверенным голосом вещает Федя, – неважно, кто будет президентом. Главное – чтобы Украина про-цве-та-ла!

Встав со стула, он во всё горло выкрикивает:

– Слава Украине!!!

– Тише, тише, Федя! Ты не на митинге! – Груздин пытается усадить его на место.

– Вы чё, боитесь, что кто-то услышит?

– Да тут как раз никто и не услышит, так что, Федька, сядь и не выделывайся.

– А мне пофиг! Я от чистого сердца! Слава Украине!!! – после чего и сам сваливается на стул.

– Ну, хорошо, слава, слава, – Груздин, русский до мозга костей, не особо проникается Украиной и её независимостью. – Ты лучше скажи, что у тебя случилось?

– В каком смысле?

– Ну ты ж не просто так зашёл со мной выпить. (Улыбнувшись) Обычно я зову. У тебя наверняка что-то наболело. Так что колись давай, всё останется между нами.

– А, это… Хм… – немного подумав, нервно исторгает: – да мне проще сказать, что у меня не случилось!

Ещё немного помолчав, Федя переходит к тому, ради чего и пришёл:

– Помните, я сегодня рассказывал вам про Лёшу Фомина?

– Ну да, и что?

– Так вот, он меня научил двум заповедям: не нападать первым – это раз, и никогда не мстить – это два.

– И что, ты нарушил его заповеди?

– Одну нарушил, в смысле вторую.

– И каким же образом?

– Каким? А самым паскудным!

– Неужели всё так ужасно? Ты не преувеличиваешь, Федь?

– Не-е-е, Сергей Николаич, не пр… не п-преувеличиваю.

– Хочешь об этом рассказать? – вкрадчиво, точно психиатр, спрашивает Груздин.

– Хочу! – твёрдо заявляет Бакланов, хлопая ладонью по столу, так что одна из рюмок сваливается на бок. – Я отомстил человеку, не способному дать сдачи.

– Избил, что ли, кого?

– Не-е-е, гораздо хуже.

– Так это кто? Женщина?

– Мужчина, Николаич, мужчина. Я женщин не бью.

– Тогда, может, ребёнок?

– Никак нет, товарищ капитан, вы ж знаете – солдат ребёнка не обидит.

– А за что мстил-то?

– За давнюю обиду.

– Погоди, Федя, ты сказал, что он не может дать сдачи. В смысле – он слабее тебя?

– Да не то что слабее! Он вообще парализован.

– Ну-у, это уж я не знаю… – разочарованно протягивает капитан.

Бакланову разговор неприятен, хоть он сам его и затеял. Груздин это понимает, но ясно ему и то, что парню именно сейчас надо выговориться.

– А скажи, Федь, эта твоя месть, она как-то связана с женщиной?

– Ой, Николаич, а что это мы всё про армию да про армию? – от выпитого Федю начинает перемыкать.

– Да мы уж давно про неё не говорим. Что с тобой, Федя? Ты нормально себя чувствуешь?

– Не знаю. Вроде.

– Ладно, ответь мне только на один вопрос и закроем тему. Хорошо?

– Хорошо.

– Скажи, вот к этой твоей, как ты говоришь, мести – имеет отношение Ольга?

Фёдора будто поразило током:

– Это… какая Ольга?

– Та самая. Выдрина.

– Ну… да я… – замялся Бакланов.

– Понятно. Можешь не отвечать.

– Николаич, а что мне делать? Скажите! Вы же умный, мудрый человек! Помогите, пожалуйста, – ещё немного, и он бы расплакался.

– Во-первых, надо успокоиться. Во-вторых, покаяться.

– Чё, в церкву, что ли, пойти?

– Не обязательно. Надо покаяться внутренне, прочувствовать это искренне, сердцем. Понимаешь?